Город на грани

Статистика по Сан-Паулу, крупнейшему городу Южной Америки, – сокровищница для адепта радикального урбанизма. Из любого справочника вы узнаете, что Сан-Паулу – это мегаполис с населением 19 млн и что с начала XX столетия число его жителей выросло на 8000%. Помогает ли подобная статистика нам понять этот город? Раскрывает ли она его важные черты? В какой-то степени да, но, с другой стороны, она лишь подтверждает то, что нам уже известно. Скорость всегда была смыслом жизни Сан-Паулу. В «Печальных тропиках» Клод Леви-Стросс, живший здесь в 1935 году, писал: «Город развивается так быстро, что даже карту его раздобыть невозможно». В середине XX века, когда город стал локомотивом «бразильского чуда», появился популярный лозунг «Сан-Паулу не должен останавливаться». Это был «вечный двигатель»

Сегодня, несмотря на впечатляющие статистические данные, Сан-Паулу замедляет свой бег. Численность населения увеличивается куда медленнее, чем когда-либо прежде, да и этот рост происходит исключительно в одной зоне: на периферии. Разрастающиеся окраины Сан-Паулу свидетельствуют, что город еще формируется, в каком-то смысле он до сих пор является «заготовкой». Здесь жертвы, на которые идут люди, чтобы попасть в Сан-Паулу, вписаны в ландшафт, в сами стены их домов. Города, растущие так быстро, развиваются неупорядоченно, и потому периферия Сан-Паулу ассоциируется не только с нищетой, но и с огромным потенциалом.

Этот текст – рассказ о поездке на автомобиле по окраинам Сан-Паулу. Работая над книгой «По лондонской орбите», Иэн Синклер несколько месяцев мерил шагами столичную кольцевую дорогу M25, пытаясь понять и принять огромные размеры города. Сан-Паулу – не для пеших прогулок: это город машин (здесь их насчитывается 6 млн). Поэтому наше путешествие – именно поездка на автомобиле, и картина, которую я рисую, – серия размытых снимков, сделанных из окна движущейся машины, плюс несколько остановок, которые пришлось сделать, чтобы размять ноги. Но, хотя я снимаю шляпу перед Синклером, надо сказать, что в одном аспекте его задача была проще. В Сан-Паулу нет своей M25. Существуют планы строительства кольцевой автодороги вокруг города – Родоанель Мариу Ковас, четырехполосной автострады длиной 170 км. Один из ее участков должны были открыть в 2002 году, но проект забуксовал. Поэтому нам приходится прокладывать свою орбиту через хитросплетение дорог под названиями «шоссе Айртона Сенны», «шоссе Президента Дутры», «шоссе Нордестино» и «шоссе Иммигрантов» – некоторые из этих имен дают представление, почему город так разросся.

Мы будем двигаться вокруг города против часовой стрелки – в связи с чем возникает необоримый соблазн самонадеянно представить нашу поездку как путешествие в прошлое. Историю о социальном и неформальном жилищном фонде Сан-Паулу мы начнем с условий, с которыми сталкиваются те, кто прибыл сюда совсем недавно, затем отправимся «назад во времени», рассказывая о других формах жилья, существовавших в предыдущие десятилетия. По мере прохождения через эти этапы у нас возникнет четкое представление о различных стратегиях властей по обеспечению жильем постоянно растущего населения Сан-Паулу – отмечу, что фавелы я тоже отношу к результатам этой «стратегии». Наш маршрут из сегодняшнего дня приведет нас к «звездному часу» модернистского социального жилья, затем еще глубже в прошлое – к рабочим поселкам времен Первой мировой войны и дальше, вплоть до поселения миссионеров, в XVI веке первыми вознамерившихся принести цивилизацию – или хотя бы слово Божье – в этот район Бразилии. Но наш рассказ не только о жилье: мы рисуем портрет города, чей характер лучше всего передает его вечная жизнь «на грани».

Парадоксальная ситуация, когда в городском центре обосновались бедняки, подходит к концу, и им неизбежно придется переселяться на окраины

Официальным центром Сан-Паулу считается Праса-да-Се – старая соборная площадь. Подобно Трафальгарской площади в Лондоне, это «нулевая отметка»: от нее отсчитываются все расстояния в городе. Тем не менее Се не имеет символического могущества центральной городской площади, да и ее живости тоже. Как и близлежащая Праса-да-Република, еще одна некогда величественная площадь, она – зримое свидетельство упадка исторического центра Сан-Паулу. Расположенный в нескольких кварталах к северу район Центро превратился в прибежище сутенеров и проституток, а соседний район Санта-

Ифигения жители переименовали в Крэколандию – «царство крэка»: там в открытую продаются наркотики, и после наступления темноты в этом месте лучше не появляться. Этот «треугольник» печально известен упорным сопротивлением джентрификации, но сейчас это сопротивление, похоже, удается сломить. С благословения муниципалитета заст­ройщики сносят кварталы, воплощая в жизнь концепцию «Нового Света» – района для верхушки среднего класса с культурным центром, спроектированным фирмой Herzog & de Meuron. Как всегда, возможность заработать и стоимость земли оказываются важнее, чем интересы жителей. Парадоксальная ситуация, когда в городском центре обос­новались бедняки, подходит к концу, и им неизбежно придется переселяться на окраины.

В другом центральном районе экскурсоводы наверняка покажут вам волно­образный дом «Копан» Оскара Нимейера – одно из крупнейших жилых зданий в мире. Кроме того, Копан просто красавец. Но куда характернее для центра новый тип жилья – «термитные трущобы», в которые за последние годы превратились многие высотные здания. Башня Сан-Вито построена в тот же период, что и Копан, но символизирует она не блеск бразильского модернизма, а запустение этой части города. Все ее 27 этажей были заняты сквоттерами, а фасад представлял собой мозаику из граффити и разбитых окон – и в конце концов летом 2010 года дом был снесен. В Сан-Паулу насчитывается до 40 тыс. заброшенных зданий, при этом 2 млн человек живут в фавелах на периферии города. Муниципальная строительная компания Cohab начинает скупать некоторые из таких объектов для их переоборудования в жилье, но пока ни одна из не слишком решительных попыток вернуть к жизни центр не увенчалась успехом. У города, по сути, нет традиции заботиться о своем историческом наследии. Сан-Паулу ничтоже сумняшеся позволяет некогда важным районам приходить в запустение: главное, чтобы где-то еще росли как грибы небоскребы очередного финансового квартала. Центр, как на доске для игры в «Монополию», неуклонно перемещается в юго-западном направлении – сначала на авенида Паулиста, потом на авенида Бригадейру Фариа Луна, а в последние годы – к проспекту Беррини. Но исторический центр словно оказался за гранью времен, ожидая шоковой терапии джентрификации. А как же периферия? Применительно к Сан-Паулу само это слово кажется почти неуместным, ведь периферия занимает большую часть площади города. Четких границ и периметров здесь не существует. Периферия – это условия: условия, в которых живет большинство горожан-«паулистанос».

Они всегда были порождением негласных политических игр и экономической эксплуатации. Первая волна бедняков, поселившихся на периферии, состояла не из крестьян-мигрантов, а из людей, вытесненных из города благодаря сво­его рода османизации Сан-Паулу. В 1920-х городской центр пережил перепланировку: были проложены широкие бульвары, разбиты парки, что, естественно, сопровождалось сносом переполненных домов, где снимали жилье городские бедняки, которым пришлось перебраться на окраины. Затем, в 1940-х, границы города продвинулись еще дальше. Земельные собственники в сельских районах вокруг Сан-Паулу начали дробить свои владения и по дешевке – нелегально – продавать участки беднякам. Они рассчитывали, что по мере роста этих поселений государство будет вынуждено обеспечить их жителям базовые услуги и проложить транспортные коммуникации. Правительство – первый из военных диктаторских режимов в стране, – столкнувшееся с жилищным кризисом, который оно было не в состоянии пре­одолеть, закрыло глаза на это «самовольное» расширение города. И расчет землевладельцев, естественно, оправдался: когда соответствующая инфраструктура была создана, цена оставшихся у них участков возросла многократно. Таким образом, мы видим, что городские бедняки уже давно стали пешками в спекулятивных играх с недвижимостью. В последующие десятилетия экономическая эксплуатация смягчилась, но политические интриги продолжались, как и прежде. Расширение периферии приобрело иной масштаб в 1970-х, когда волна миграции с северо-востока страны обернулась взрывным ростом фавел. Это опять же стало результатом попустительства политиков: очередной военный режим постановил, что периферия не находится в юрисдикции муниципалитета, но незаконное строительство фавел дозволялось, пока их жители сами заботились о собственных интересах (то есть этим не нужно заниматься властям).

Общепринятое представление о Сан-Паулу складывается, с одной стороны, благодаря снимкам леса небоскребов и рассказам о жизни городской элиты, позволяющей себе роскошь перемещаться по мегаполису на вертолетах, с другой стороны – благодаря окружающей эту роскошь постоянно разрастающейся кайме фавел. Но рассматривать структуру города по принципу «богатое ядро в кольце нищеты» было бы упрощением. Хотя новоприбывшие мигранты, как правило, оседают на периферии Сан-Паулу, там живут не только они. Его окраины – вместилище вопиющих социальных контрастов. В 1980–1990-х развитие Сан-Паулу шло по знакомому сценарию: зажиточные граждане бежали из центра, ища уединения в пригородах – во вновь построенных охраняемых коттеджных поселках. Наиболее известный пример этого – Альфавиль: обширный анклав на северо-западном рубеже города, застроенный роскошными виллами с бассейнами. Позже мы проедем и мимо него, но такие места – не главное в нашем путешествии. И не только потому, что Альфавиль до боли напоминает пригороды Финикса: в том, что богачи могут о себе позаботиться, нет ничего удивительного – и вдохновляющего тоже. Поражает как раз другое – упорство бедняков, строящих свою жизнь в этом жестоком городе.

САМОПОМОЩЬ: САН-МАТЕУШ

Мы движемся за грузовиком с надписью So Jesus Salva на заднем бампере: «Тебя спасет только Иисус». Проехав через лес, мы оказываемся в Сан-Матеуше. Городской ландшафт здесь весьма разно­образен; ощущение такое, будто он еще только формируется. Мы снижаем скорость до черепашьей: впереди дорогу заняла стая бродячих собак, и две дворняги решили немедленно заняться любовью. Вокруг – несколько «социальных» многоквартирных домов, пара кварталов с индивидуальной жилой заст­ройкой и небольшая фавела прямо у дороги, на берегу ручья. Мы вылезаем из машины и достаем фотоаппараты; в этот момент к нам подбегает человек – он что-то кричит. Выясняется, что он хочет подать официальную жалобу на условия жизни в фавеле. Куда смотрит правительство, негодует мужчина. Мы не успеваем опомниться, как он уже ведет нас по тропинке к своей хижине.

Там он передает нас из рук в руки своей жене – ей, наверное, лет под тридцать: у нее кожа молодой женщины, но лицо старухи, волосы замотаны платком. Она не работает – занимается домом и двумя детьми. Несомненно, эта женщина недоумевает – с какой стати у нее на кухне объявились трое незнакомцев, – но природная застенчивость вынуждает ее с этим смириться. Потом и другие люди будут приглашать нас к себе домой – их открытость контрастирует с замкнутостью многих социальных слоев в Сан-Паулу.

Женщина рассказывает, что землю – точнее, клочок земли под постройку дома – они приобрели у соседа за 2000 реалов (около 1000 долларов). Естест­венно, законной эта покупка считаться не может, поскольку и соседу земля официально не принадлежала. Десять дней назад, продолжает она, прошел сильный ливень, ручей вышел из берегов, и пол в их доме залило грязной водой. Сейчас ничто уже не напоминает об этом бедствии: в доме безукоризненно чисто. Кстати, для столь хлипкой постройки, которая, кажется, может рассыпаться от одного дуновения ветерка, она на удивление неплохо оборудована: здесь есть и холодильник, и телевизор, и дешевенькая пластмассовая стиральная машина, и даже кухонный комбайн, накрытый вышитой салфеткой.

Здешние дома собраны из картона, листов ламината и ржавого железа. Эта фавела только создается – ее совсем недавно основали новоявленные горожане. Они незаконно заняли землю и сразу «застолбили» ее за собой: дома-времянки простоят четыре-пять лет, и жители, если к тому времени их не заставят покинуть это место, закрепят свои права кирпичом и раствором. Водопровода нет, электричество воруют, подключившись к ближайшей линии электропередачи. Под ногами проложены трубы для отвода нечистот – они текут прямо в ручей. Именно по этой причине фавелы чаще всего располагаются у воды. Здесь трубы порой скрываются в зарослях дикой мяты, что несколько смягчает их «аромат».

Сейчас новые фавелы вроде этой стали довольно редким явлением. В городе столько уже существующих больших фавел, что куда проще присоединиться к одной из этих общин, чем создавать собственное поселение на новой территории. Быстрее всего такие поселения растут во времена строительного бума. Мигрант с северо-востока приезжает в город, получает неквалифицированную работу, затем к нему подселяется приехавший из провинции двоюродный брат, потом он знакомится с девушкой и создает собственную семью. Таков естественный порядок вещей.

Хотя именно фавела стала наиболее известной формой самостроя бедняков, существуют и другие, более формализованные его разновидности. На самом деле на фавелу мы набрели случайно. Нашей целью при посещении Сан-Матеуша было другое поселение, расположенное чуть дальше. Его жители получили от властей разрешение на постройку настоящих домов – собственными силами, но по стандартизованному проекту, утвержденному жилищным управлением. Программа называется mutirão: слово заимствовано из языка коренных жителей – индейцев гуарани – и означает «совместная работа ради общей цели». Программа жилищного строительства на основе mutirão была инициирована в 1987 году в качестве наименее затратного способа преодоления дефицита жилья. Общественные организации жителей могли получить от государства средства на стройматериалы, затем люди общими усилиями строили себе дома. Право собственности на землю им не предос­тавлялось, но подобная схема стала весьма плодотворным способом самоорганизации. В Сан-Матеуше более 500 семей построили себе дома таким способом. Эти двухэтажные здания, расположенные аккуратными линиями вдоль прямых ухоженных улиц, выглядят осознанным отрицанием хаотичной фавелы. Но и здесь есть свои причуды. Вскоре становится очевидно, что сами дома расположены где-то в глубине, а на тротуар выходят более поздние пристройки. В большинстве случаев это гаражи с дополнительной комнатой и балконом наверху. Возможно, владельцы этих домов и бедны, но в одном они неизменно подражают своим богатым согражданам: почти в каждом доме на улицу смотрят большие – от пола до потолка – ворота. Декоративная отделка ворот различается: кто-то выбирает розовую краску и плитку под мрамор, кто-то довольст­ву­ется голым кирпичом и бетоном, но ворота присутствуют неизменно.

На улице мы встречаем пожилую женщину по имени Франциска: она как раз запирает свои ворота. Ее воспоминания о том, как они поселились здесь 20 лет назад, напоминают рассказ о сражении: «Это была настоящая борьба. Мы посещали все собрания, семинары и тому подобное, а потом просто заняли эту землю. Мы приехали ночью, разместились здесь и на следующий день, с Божьей помощью, одержали победу». На строительство и отделку дома, чтобы в нем стало можно жить, им с мужем понадобилось пять-шесть лет. Поскольку оба они работали, строительство шло только по выходным: кирпичи они клали своими руками. Долгое время дом стоял без окон и дверей. Канализации тоже не было, и они оборудовали нужник в саду. Улицы не были заасфальтированы. Помимо разрешения на застройку и выделения небольшой суммы на покупку стройматериалов, государство не оказало им помощи. Постепенно в районе появилась базовая инфраструктура – водопровод и электроснабжение, – но юридических документов на дом у них до сих пор нет. Мы спросили, сколько он может стоить сейчас. По мнению Франциски, его цена составляет порядка 25 000 реалов (12 000 долларов). «Но я не собираюсь продавать свой дом. Я буквально дралась за него – вот такая была борьба. Нет, я никогда его не продам».

Схема самостроя mutirão, введенная в действие в 1980-х, просуществовала недолго. Всего через несколько лет, в 1990 году, ее упразднила новая администрация президента Коллора. Хотя подобные инициативы по жилищному строительству на уровне отдельных общин действуют и сегодня, государст­венная программа, по сути, так и не заработала. Схема была чересчур забюрократизирована – ее участники, например, обязаны были трудиться на стро­ительстве дома определенное количество часов в неделю – и, как мы видим из рассказа Франциски, становилась тяжелым бременем для семей, которые при этом не получали даже официального права собственности. В итоге куда проще и дешевле оказалось нанять местного каменщика. Попытавшись придать идее строительства дома собственными руками романтический ореол, власти быстро вернулись к прежнему принципу laissez faire.

Улицы здесь, в Сан-Матеуше, на удивление пусты: никаких магазинов, никаких признаков активности. Только ослепительное утреннее солнце и тишина, заставляющая после выхода из машины чувствовать себя неуютно. Улица, где живет Франциска, выглядит «недоделанной», лоскутной. Невооруженным глазом видно, что здесь был сельский ландшафт, который бессистемно застраивался плохо сопрягающимися друг с другом домами. Интересно другое: в пространстве в несколько сотен метров мы видим результаты трех совершенно различных подходов к решению жилищной проблемы: фавелу, mutirão и многоквартирное социальное жилье. Следовало бы ожидать, что третий вариант должен быть наилучшим, но это отнюдь не кажется очевидным. Жить за стенами, опутанными сверху колючей проволокой, наверное, безопаснее, но одновременно они придают громоздким зданиям сходство с тюремными блоками. Дома установлены на пилонах, столь любезных адептам «тропического модернизма», но в остальном спроектированы и пост­роены крайне топорно. Несомненно, отчасти их неприглядный вид связан с окраской: сквозь бледно-желтую, заплесневелую штукатурку бесстыдно просвечивает бетон. Построены они были, скорее всего, в начале 1990-х, но выглядят намного старше. Здесь вся беда в климате. Еще Леви-Стросс отмечал разрушительное воздействие здешней жары и влажности. Он пишет об этом в «Печальных тропиках»: города Нового Света «от свежести сразу переходят к разложению – они не бывают просто старыми».

Как заметил один блогер, крошащийся бетон служит фоном для очень многих жизней. В блоге под названием Clã da Parede Podre («Клан гниющей стены») высмеиваются «паулистанос» из рабочего класса, любящие фотографироваться в бассейне или рядом с броской машиной, но истинное положение дел выдает фон – покрытые пятнами стены. Подобный снобизм, конечно, неприятен, но он помогает понять, какие чудеса творит простой слой краски. Один из «социальных» домов, что мы видим, намного новее остальных – об этом свидетельствует не только чуть более сложный дизайн (с балконами по углам), но и свежесть окраски. По цвету здание почти совпадает с красной землей вокруг – словно его слепили из той самой глины, на которой оно сооружено. Эта красная земля постоянно бросается в глаза мне, европейцу, и если в центре города ее практически не видно, то здесь, на «сырых» рубежах еще формирующегося города, она окружает вас повсюду. В какой-то степени этот красный цвет передает саму суть Бразилии. Даже название страны происходит от дерева, которое по-португальски называется «браза» («раскаленные угли») – из-за красноватого оттенка древесины. Именно краска, изготавливавшаяся из этой древесины – то есть, можно сказать, сам красный цвет, – в XVI веке превратила Бразилию в процветающую колонию.

В блоге под названием Clã da Parede Podre («Клан гниющей стены») высмеиваются «паулистанос» из рабочего класса, любящие фотографироваться в бассейне или рядом с броской машиной, но истинное положение дел выдает фон – покрытые пятнами стены

Но Сан-Матеуш – не лучшее место для оценки социального жилищного стро­ительства. Мы направляемся на север – к микрорайону Зезинью-Магальянис, визитной карточке 1960-х. Его застройка по проекту Жуана Виланова Артигаса и Паулу Мендеса да Роши – памятник той эпохе, когда социальное жилье оставалось идеалистическим замыслом. На унылые дома Сан-Матеуша я уже насмотрелся, и теперь меня разбирает любопытство: сохранил ли Зезинью хотя бы часть своего утопического оптимизма. Выезжая из Сан-Матеуша по одной из его главных улиц, мы не могли не заметить, как много здесь мотелей для влюбленных парочек. Такие заведения с почасовой оплатой за номера особенно распространены в бедных районах вроде этого, где квартиры слишком перенаселены, чтобы обеспечить жильцам хоть какое-то уединение. Один из мотелей даже предлагает бонус в виде бизнес-ланча: сняв номер, вы получаете тарелку фейжоады – любимой бразильцами похлебки из черной фасоли. Вот что значит использовать по максимуму сорокаминутный обеденный перерыв!

Свернув на авенида Итакера, мы вновь выходим на наш маршрут. Уже не первый раз за этот день мы проезжаем мимо помещичьей усадьбы, которая выглядит в этом месте в высшей степени неорганично. Может быть, когда-то здесь была фазенда – одна из кофейных плантаций, что впервые принесли Сан-Паулу богатство в XIX веке? Еще тридцать лет назад это была сельская местность, но затем ее поглотил город. В Сан-Паулу нередко видишь старые пустующие особняки, стоящие по соседству с фавелами, – как будто это бастионы колониализма, оставленные защитниками из-за явного численного превосходства неприятеля. Впрочем, я слышал, что кое-кто сохраняет такие дома, чтобы периодически устраивать там вечеринки – вместе с друзьями предаваться ностальгии по старым идиллическим временам.

Мимо нас проплывает неоновая вывеска на здании, напоминающем зал для игры в бинго. Однако надпись гласит: Jesus Cristo é o Senhor («Господь наш Иисус Христос»). Это местный форпост Всемирной церкви Царствия Божия – евангелической империи, основанной епископом-миллиардером Эдиром Маседо. В Бразилии таких храмов насчитывается 4500, а Царство Божие имеет миллионы последователей по всему миру (в частности 20 отделений в Британии). Маседо, напомина­ющий американского телепроповедника и владеющий частным самолетом, создал мировую империю на пожертвования бедняков. Перед нами вклинивается грузовик с надписью «Иисус – источник жизни», намалеванной на заднем бампере. Затем мы вдруг оказываемся в гуще еле ползущего потока машин. Еще утро, но это не пробка в час пик – на окраинах Сан-Паулу он начинается гораздо раньше, чем в центре, – в шесть утра – и длится до семи. Дело в том, что с учетом интенсивности движения, чтобы вовремя успеть на работу в центре, вы должны выезжать из дома за два часа. Неудивительно, что вдоль дороги выстроились многочисленные автосалоны и мастерские.

Рядом с нами изрыгает клубы выхлопных газов старый автофургон «фолькс­ваген», и приходится закрыть окна машины. Нам надо только добраться до следующего светофора, поскольку мы обнаружили, что чересчур отклонились на восток. Сделав небольшой крюк, движемся по авенида Нордестина в сторону аэропорта Гуарульос. Название проспекта – Нордестина означает «северо-восточный» – напоминает о главном источнике миграции в Сан-Паулу. Сам Лула когда-то был мигрантом с северо-востока без гроша в кармане, что, несомненно, способствует его громадной популярности среди бразильских пролетариев. Проезжая мимо рекламного щита с предвыборными плакатами двух политиков, замечаешь, что их имена оформлены в виде эмблем. Одно из них окружено золотистым орнаментом, усыпанным блестками. Сам политик изображен на плакате в костюме и галстуке, но его «логотип» так и просится на обложку альбома гангста-рэпера.

В Сан-Паулу нередко видишь старые пустующие особняки, стоящие по соседству с фавелами, – как будто это бастионы колониализма, оставленные защитниками из-за явного численного превосходства неприятеля

МОДЕРНИЗМ: ЗЕЗИНЬЮ-МАГАЛЬЯНИС 

Вырвавшись на шоссе Айртона Сенны, мы – в полном соответствии с его названием – увеличиваем скорость до 100 км/ч, вот только едем мы не в том направлении. Город оказывается справа от нас, а должен быть слева – значит, мы движемся на юг вместо севера. На ближайшей развязке мы поворачиваем, и через 10 минут, вернувшись на наш маршрут, уже мчимся мимо международного аэропорта Гуарульос. На обочине – десятки пустых ржавеющих билбордов, хотя здесь, в аэропорту, этот вид рекламы разрешен (в самом Сан-Паулу его запретили в 2006 году). Впрочем, нет: пара щитов не пустуют. Вот на одном реклама «мерседеса», на другом – «ауди», модель класса люкс, разумеется. В таком окружении они выглядят крайне неуместно: роскошь нуждается в «обрамлении» из множества других рекламных плакатов.

Когда мы въезжаем на территорию жилого комплекса Зезинью-Магальянис, его огромные размеры поначалу не бросаются в глаза, а ведь он состоит из трех секторов и 72 многоквартирных домов. И по плану он должен был быть вдвое больше! Микрорайон, спроектированный по заказу военной диктатуры в 1967 году, должен был иметь площадь 130 гектаров и население 50 000 человек. Зезинью замышлялся как образец массового социального жилья. Главный архитектор проекта Виланова Артигас рассматривал его как эксперимент с блочным строительством, надеясь вывести его на промышленный уровень эффективности. Его помощник Мендес да Роша вспоминает: «Целью… было достичь степени совершенства, которая показала бы, что качество жилья связано не с уровнем жизни того или иного социального класса, а с современными техническими достижениями, обеспечивающими продуманное и честное строительство жилья, доступного для всех».

Подобные идеалистические представления, еще преобладавшие в 1960-х, позднее почти сошли на нет. Идея о том, что технологии способны обеспечить социальное равенство, так и не укоренилась по-настоящему. Главная причина, по которой и правительства, и архитекторы отошли от этого благородного подхода к социальному жилищному строительству, связана с затратами. Парадоксально, но факт: еще в конце 1960-х – начале 1970-х реакционные военные режимы не только в Бразилии, но и в Аргентине были готовы выделять большие суммы на строительство жилья по проектам уважаемых архитекторов. В тот период «высокий модернизм» все еще пользовался политической поддержкой, пусть и со стороны диктатур, к которым сами архитекторы относились только отрицательно. Однако по мере того как становилось ясно, что эти «образцовые» проекты не соответствуют по масштабам росту численности населения, а потому не позволяют сократить дефицит жилья, политическая воля к их осуществлению начала слабеть. Можно с уверенностью констатировать, что с конца 1970-х идеалистическая централизованная стратегия превратилась в прагматическую и бессистемную: результатом стали жалкие разрозненные постройки вроде тех, что мы видели в Сан-Матеуше.

На окраине Зезинью притулился оживленный рынок – неплохое место для «пит-стопа». Мы стоя позавтракали пастелями – жареными пирожками с мясом, запив их свежевыжатым соком сахарного тростника, а затем пешком отправились бродить по микрорайону. Он содержится на удивление хорошо: сады ухоженны, дома недавно покрашены в горчичный цвет. Отчасти такое внимание связано с тем, что этот комплекс – несомненный памятник старины, словно ожившее постановление Международного конгресса современной архитектуры (даже для своего времени он выглядит традиционным). Длинные невысокие дома выстроены четкими рядами. В них всего по три этажа, но здания приподняты на пилонах, чтобы создать свободное пространство для парковки. Латиноамериканские модернисты обожали эти опорные колонны, но зачастую они создавали мрачные, угрожающе нависающие своды. Однако здесь, поскольку здания довольно узки и невысоки, а вокруг много зелени, пространство под этими сводами хорошо освещено и выглядит вполне уютно. По меркам бразильского рабочего класса комплекс смотрится роскошно, и у меня возникает странное ощущение, будто я попал в американский кондоминиум.

Выбрав наугад лестницу, мы поднимаемся наверх и оказываемся на опо­ясывающем дом балконе, куда выходят двери квартир, – он напоминает длинную веранду. Входы во многие квартиры индивидуализированы облицовкой безум­ных расцветок или плиткой, имитирующей кирпич либо камень. Похоже, здешние жильцы предпочитают бетону любое покрытие, которое только можно купить в магазине. Хотя это «украшательство» режет глаз стороннику чистоты форм, подобная самодеятельность – здоровый признак заботы людей о собственном жилище.

На балконе у своей двери курит Сержио: с сигаретой в зубах, в мешковатых джинсах и белой жилетке, он словно сошел с рекламы Levi’s. Сейчас ему под шестьдесят, в Зезинью он поселился 25 лет назад, когда еще работал на местном заводе Форда. Здесь абсолютно безопасно, рассказывает он, это хорошее место для семей с детьми. Примерно 60% нынешнего населения микрорайона составляют его первоначальные жители, хотя некоторая джентрификация тоже происходит. Когда представители среднего класса стремятся переехать в дома, построенные для бедняков, это как минимум означает, что здания хорошо спроектированы. С другой стороны, Зезинью уже трудно назвать социальным жилым комплексом: квартплата здесь составляет 700 реалов (350 долларов) в месяц, притом что минимальная зарплата в Бразилии равняется 545 реалам. Рыночная цена квартиры в таком доме – 130 000 реалов (65 000 долларов).

Сержио показывает нам свою квартиру. Потолки здесь довольно низкие, но поскольку жилые блоки узки, все квартиры выходят на обе стороны дома и хорошо проветриваются. Впрочем, изюминкой проекта Артигаса является отсутствие капитальных стен внутри квартир – там есть лишь гипсовые перегородки, позволяющие жильцам перепланировать пространство по собственному усмотрению. Сержио стучит костяшками пальцев по новой пустотелой стене. Он увеличил кухню, поскольку именно там все собираются, когда приходят гости. Сержио принимается энергично объяснять детали своего замысла, ничуть не смущаясь присутствием трех незнакомцев в своем доме: напротив, он с гордостью говорит о размерах комнат – там, дескать, можно просто заблудиться. Трудно представить себе, чтобы в богатом квартале жители с такой же готовностью удовлетворяли наше любопытство. Более того, я не могу вообразить, чтобы группа бразильских архитекторов и антропологов, напросившись в муниципальную квартиру в Лондоне, встретила столь же радушный прием. Бразильцам, похоже, льстит сам наш интерес к их жизни.

Не знаю, поддерживаются ли стандарты этого дома во всем комплексе Зезинью, но качество жизни и гордость за свой микрорайон, что мы наблюдаем здесь, несомненно, говорят в пользу проекта Артигаса и идеи централизованного жилищного строительства в целом. Из всех мест, что мне довелось сегодня повидать, я бы предпочел жить именно здесь. Хотя, конечно, дома, возведенные по программе mutirão, намного больше квартир в Зезинью, и кроме того, они созданы руками самих жильцов, что приносит дополнительное удовлетворение, – но вспомним, что даже после стольких усилий у них нет гарантий, которые дает официальное право собственности.

Так или иначе, тоталитарный подход к централизованному строительству социального жилья устарел не только с политической, но и с урбанистической точки зрения. Более того, само обеспечение жильем даже перестало быть важной проблемой. Внимание в ходе градостроительного дискурса сместилось, если хотите, от отдельного объекта к сети. Фавелы больше не считаются позором, который следует вырезать из тела города как раковую опухоль и заменить рядами многоэтажек на пилонах. Они уже воспринимаются как данность, и вопрос заключается в том, как включить их в структуру города. Новыми средствами расширения возможностей горожан стали инфраструктура и взаимосвязанность. Грандиозные проекты вроде Зезинью, возможно, стали достоянием истории, но у них и сегодня есть сторонники. Один из них – сам Мендес да Роша. Поскольку он социалист (покойный Артигас, следует заметить, был коммунистом), урбанистический идеал коллективной жизни должен быть ему близок, но этот архитектор заходит еще дальше. Он по-прежнему придерживается догм модернизма как в плане эстетики, так и в плане индустриальных методов строительства – собственно, его проект Олимпийской деревни для Игр-2016 в Рио выполнен в том же ключе, что и Зезинью. Более того, да Роша считает неоправданным строительство индивидуальных домов как таковых. Здесь, однако, не обошлось без лицемерия: архитектор построил себе прекрасную виллу; правда, он в ней больше не живет. Как-то Роберту спросил его об этом, и восьмидесятилетний да Роша ответил: «Это была величайшая ошибка в моей профессиональной биографии».

 

Парадоксально, но факт: еще в конце 1960-х – начале 1970-х реакционные военные режимы не только в Бразилии, но и в Аргентине были готовы выделять большие суммы на строительство жилья по проектам уважаемых архитекторов

Фавелы больше не считаются позором, который следует вырезать из тела города как раковую опухоль и заменить рядами многоэтажек на пилонах

Джастин Макгирк – главный редактор издательской программы Strelka Press, лауреат «Золотого льва» архитектурной биеннале в Венеции, обозреватель газеты Guardian.

Иллюстрации —

Os Gêmeos