Машинка для инноваций
Рассуждая о достижениях российской наноиндустрии, руководитель «РОСНАНО» Анатолий Чубайс любит строить речь вокруг формулы «раньше не было, теперь – есть». Индустрия, утверждает он, состоялась, а саму «РОСНАНО» удалось превратить в самофинансируемый инструмент воспроизводства инноваций, способный удваивать число новых высокотехнологичных предприятий примерно раз в 10 лет.
Инновации – понятие, вошедшее в широкий российский обиход благодаря Дмитрию Медведеву примерно в 2007–2008 годах. Это не случайно и вытекает из логики развития экономики в постсоветской России. В моей жизни это слово возникло гораздо раньше, но его смысловое наполнение сильно изменилось со временем.
До прихода в «РОСНАНО» я знал о существовании двух миров: науки и производства. Или на другом языке – науки и классической экономики. В советские времена задача состояла в том, чтобы достижения из науки попытаться как-то перебросить через «забор» в производство, которое традиционно не очень восприимчиво к нововведениям. Такое представление сформировано отчасти по исходной профессии: примерно 10 лет жизни я провел в качестве преподавателя и научного сотрудника кафедры экономики исследований и разработок в Ленинградском инженерно-экономическом институте (ЛИЭИ), профессионально занимался экономикой НИОКР значительную часть своей жизни. Но уже в «РОСНАНО» я с удивлением узнал о существовании третьего мира – инновационной экономики.
Оказалось – и для меня это стало большим открытием, – что это колоссальный, сложнейший мир. В нем есть своя сложно устроенная нормативно-правовая база, свои организационно-правовые формы и виды деятельности, своя уникальная и абсолютно целостная система финансирования, подготовки кадров и так далее. К тому же еще этот мир принципиально отличается в отраслевом разрезе: инновационная экономика в машиностроении, фармацевтике или электронике – это несколько разных видов инновационной экономики с сильными отличиями.
Иными словами, по степени сложности – это абсолютно отдельный мир. Но есть одно важное условие: для его формирования нужна нормальная рыночная экономика. В этом смысле построить новую российскую инновационную экономику на советских заделах было бы невозможно.
Притом что своя специфическая инновационная экономика в СССР действительно была. Более того, у нее сформировалось одно важнейшее достоинство: умение эффективно работать на государственный заказ. Если надо было сделать нечто масштаба атомной бомбы или освоения космоса, она умела решать такие задачи. Но также у нее был важнейший недостаток: такая экономика в принципе, ни при каких условиях не умела работать на частного потребителя, то есть на человека.
К началу 1990-х стало понятно, что эта советская инновационная система существовать в условиях рыночной экономики не может. А тем более – не может трансформироваться в современную инновационную экономику, нацеленную на потребителя. Поэтому мы должны были последовательно пройти все этапы. На создание рынка в России ушло 10 лет – эта задача была решена, дав стране почти десятилетие мощного роста «нулевых» с удвоением экономики и удвоением уровня жизни. И уже к 2006–2008 годам страна дозрела до того, чтобы начать строить инновационную экономику – в «чистом поле», на абсолютно новой экономической базе.
Практическая реализация концепции инновационного развития потребовала соответствующей институциональной среды – новых институтов инновационного развития. Не секрет, что они создавались не в рамках какого-то целостного утвержденного плана. Скорее – в ручном режиме и в штучном порядке. И в этом смысле все они получились разными. Например, «Сколково» изначально ориентировался на поддержку широкого спектра инноваций на сравнительно ранних стадиях. Российская венчурная компания была сфокусирована, собственно, на венчурную индустрию. «РОСНАНО» получила четкий мандат: нас создавали, чтобы мы построили в России наноиндустрию.
Хотели сделать слона, и кому-то досталось делать хобот, кому-то – хвост. И как ни странно, хоть в итоге слон и получился не очень стройным, но в целом скорее получился. Об этом говорит уже то, что все институты развития живы, хотя на каждый из них в разное время была организована жесткая атака с попыткой их полного уничтожения. За 10 лет своего существования все они реализовали ровно ту задачу, ради которой создавались. Государство же в их лице выполнило важнейшую часть своей работы по запуску инновационной экономики в России. И по этой причине инициативы правительства, хотя его за это много и часто критиковали, в итоге оказались разумными и работоспособными.
Другое дело, что при наличии работоспособных институтов развития в России пока не очень хорошо с развитием как таковым. Но эта проблема лежит не внутри институтов, а далеко за пределами их компетенции.
Способность бюрократии выбрать «правильные» направления инновационного развития трактуется неоднозначно. В более широком контексте эта проблема сводится к вопросу, следует ли государству вкладываться в конкретные технологические кластеры на ранней стадии их развития, понимая все связанные с их существованием риски?
Этот вопрос я задавал себе на протяжении последних 25 лет и в разное время давал на него разные ответы. До сих пор у меня нет окончательной позиции: мне известны и примеры, когда такой подход хорошо работает, и примеры, когда он не работает совсем.
Например, возобновляемая энергетика – это тот случай, когда директивное развитие отрасли с помощью государства не только полезно, но и просто необходимо. Как известно, во всем мире этот сектор активно развивается последние 15–20 лет. Также хорошо известно, что во всех странах без значимых исключений здесь пока нет экономической окупаемости – сектор требует (и получает в том или ином виде) субсидии и государственную поддержку. Вместе с тем за последнее время здесь произошло кратное снижение себестоимости и цены конечного продукта. В 2015 году произошло историческое событие: объем новых вводов возобновляемой энергетики в мире превысил объем пусков традиционных энергетических мощностей. Это означает, что в дальнейшем доля возобновляемой энергетики в общем энергетическом балансе будет расти, а традиционной – снижаться. Это качественный сдвиг.
В такой ситуации любая страна стоит перед дилеммой: начать вкладывать средства в сектор, который еще не окупаем, но уже доказал свою жизнеспособность и перспективность, создавать систему его поддержки или отложить это решение и подождать.
Россия прошла эту развилку в 2013 году, когда мы начали создавать полноценный кластер возобновляемой энергетики, который включает не только сами объекты «зеленой» генерации, но и промышленные предприятия по производству оборудования для ВИЭ, научные исследования и разработки в этой области, а также систему подготовки кадров. Если бы не было осознанного решения государства по запуску мер поддержки и развития возобновляемой энергетики, этого кластера бы не существовало. А значит, не появилось бы целого набора компетенций, которого в стране раньше просто не было. Если бы мы задержались с этими решениями еще на два-три года, то в обозримой перспективе Россия превратилась бы в крупномасштабного импортера технологий, продуктов, знаний, компетенций в области возобновляемой энергетики. Мы отстали бы уже не на год или два, а на 30–40 лет, если не навсегда.
До прихода в «РОСНАНО» я знал о существовании двух миров: науки и производства. Или на другом языке – науки и классической экономики. В советские времена задача состояла в том, чтобы достижения из науки попытаться как-то перебросить через «забор» в производство, которое традиционно не очень восприимчиво к нововведениям. Такое представление сформировано отчасти по исходной профессии: примерно 10 лет жизни я провел в качестве преподавателя и научного сотрудника кафедры экономики исследований и разработок в Ленинградском инженерно-экономическом институте (ЛИЭИ), профессионально занимался экономикой НИОКР значительную часть своей жизни. Но уже в «РОСНАНО» я с удивлением узнал о существовании третьего мира – инновационной экономики.
Оказалось – и для меня это стало большим открытием, – что это колоссальный, сложнейший мир. В нем есть своя сложно устроенная нормативно-правовая база, свои организационно-правовые формы и виды деятельности, своя уникальная и абсолютно целостная система финансирования, подготовки кадров и так далее. К тому же еще этот мир принципиально отличается в отраслевом разрезе: инновационная экономика в машиностроении, фармацевтике или электронике – это несколько разных видов инновационной экономики с сильными отличиями.
Иными словами, по степени сложности – это абсолютно отдельный мир. Но есть одно важное условие: для его формирования нужна нормальная рыночная экономика. В этом смысле построить новую российскую инновационную экономику на советских заделах было бы невозможно.
Притом что своя специфическая инновационная экономика в СССР действительно была. Более того, у нее сформировалось одно важнейшее достоинство: умение эффективно работать на государственный заказ. Если надо было сделать нечто масштаба атомной бомбы или освоения космоса, она умела решать такие задачи. Но также у нее был важнейший недостаток: такая экономика в принципе, ни при каких условиях не умела работать на частного потребителя, то есть на человека.
К началу 1990-х стало понятно, что эта советская инновационная система существовать в условиях рыночной экономики не может. А тем более – не может трансформироваться в современную инновационную экономику, нацеленную на потребителя. Поэтому мы должны были последовательно пройти все этапы. На создание рынка в России ушло 10 лет – эта задача была решена, дав стране почти десятилетие мощного роста «нулевых» с удвоением экономики и удвоением уровня жизни. И уже к 2006–2008 годам страна дозрела до того, чтобы начать строить инновационную экономику – в «чистом поле», на абсолютно новой экономической базе.
Практическая реализация концепции инновационного развития потребовала соответствующей институциональной среды – новых институтов инновационного развития. Не секрет, что они создавались не в рамках какого-то целостного утвержденного плана. Скорее – в ручном режиме и в штучном порядке. И в этом смысле все они получились разными. Например, «Сколково» изначально ориентировался на поддержку широкого спектра инноваций на сравнительно ранних стадиях. Российская венчурная компания была сфокусирована, собственно, на венчурную индустрию. «РОСНАНО» получила четкий мандат: нас создавали, чтобы мы построили в России наноиндустрию.
Хотели сделать слона, и кому-то досталось делать хобот, кому-то – хвост. И как ни странно, хоть в итоге слон и получился не очень стройным, но в целом скорее получился. Об этом говорит уже то, что все институты развития живы, хотя на каждый из них в разное время была организована жесткая атака с попыткой их полного уничтожения. За 10 лет своего существования все они реализовали ровно ту задачу, ради которой создавались. Государство же в их лице выполнило важнейшую часть своей работы по запуску инновационной экономики в России. И по этой причине инициативы правительства, хотя его за это много и часто критиковали, в итоге оказались разумными и работоспособными.
Другое дело, что при наличии работоспособных институтов развития в России пока не очень хорошо с развитием как таковым. Но эта проблема лежит не внутри институтов, а далеко за пределами их компетенции.
Способность бюрократии выбрать «правильные» направления инновационного развития трактуется неоднозначно. В более широком контексте эта проблема сводится к вопросу, следует ли государству вкладываться в конкретные технологические кластеры на ранней стадии их развития, понимая все связанные с их существованием риски?
Этот вопрос я задавал себе на протяжении последних 25 лет и в разное время давал на него разные ответы. До сих пор у меня нет окончательной позиции: мне известны и примеры, когда такой подход хорошо работает, и примеры, когда он не работает совсем.
Например, возобновляемая энергетика – это тот случай, когда директивное развитие отрасли с помощью государства не только полезно, но и просто необходимо. Как известно, во всем мире этот сектор активно развивается последние 15–20 лет. Также хорошо известно, что во всех странах без значимых исключений здесь пока нет экономической окупаемости – сектор требует (и получает в том или ином виде) субсидии и государственную поддержку. Вместе с тем за последнее время здесь произошло кратное снижение себестоимости и цены конечного продукта. В 2015 году произошло историческое событие: объем новых вводов возобновляемой энергетики в мире превысил объем пусков традиционных энергетических мощностей. Это означает, что в дальнейшем доля возобновляемой энергетики в общем энергетическом балансе будет расти, а традиционной – снижаться. Это качественный сдвиг.
В такой ситуации любая страна стоит перед дилеммой: начать вкладывать средства в сектор, который еще не окупаем, но уже доказал свою жизнеспособность и перспективность, создавать систему его поддержки или отложить это решение и подождать.
Россия прошла эту развилку в 2013 году, когда мы начали создавать полноценный кластер возобновляемой энергетики, который включает не только сами объекты «зеленой» генерации, но и промышленные предприятия по производству оборудования для ВИЭ, научные исследования и разработки в этой области, а также систему подготовки кадров. Если бы не было осознанного решения государства по запуску мер поддержки и развития возобновляемой энергетики, этого кластера бы не существовало. А значит, не появилось бы целого набора компетенций, которого в стране раньше просто не было. Если бы мы задержались с этими решениями еще на два-три года, то в обозримой перспективе Россия превратилась бы в крупномасштабного импортера технологий, продуктов, знаний, компетенций в области возобновляемой энергетики. Мы отстали бы уже не на год или два, а на 30–40 лет, если не навсегда.
В подобных случаях без правительственных решений продвигать столь масштабные инициативы невозможно. К сожалению, есть и обратные примеры, когда правительство пытается определить технологические приоритеты, но из этого ничего не получается. Абсолютной страховки здесь нет. Цена ошибки может оказаться большой, но и цена бездействия – колоссальной.
РОЖДЕНИЕ «НАНО»
Ставка на развитие нанотехнологий и создание РОСНАНО в 2007 году – еще один пример правильного стратегического решения государства. Эта идея принадлежит президенту Курчатовского института Михаилу Ковальчуку, долгое время занимавшему пост ученого секретаря Совета при президенте РФ по науке, технологиям и образованию. Именно он первым предложил строить новую индустрию на масштабе размерности «нано», открывающую возможности создания конечных продуктов с принципиально новыми свойствами, которые могли бы найти применение в десятках отраслей – от машиностроения и материалов до электроники, фотоники и фармацевтики. Он сумел убедить руководство, которое согласилось выделить 130 млрд рублей, управлять которыми и предстояло Государственной корпорации «Роснанотех»,
а впоследствии – «РОСНАНО».
Важно, что эти средства должны были быть потрачены не на отраслевую науку, а на создание именно наноиндустрии. Разумеется, в начале пути пришлось преодолеть известные сложности. Например, для ученых, которых мы привлекли к нашей работе, нанотехнологии в целом были вещью знакомой и понятной. Сказать то же самое о себе я не могу.
Что такое нанотехнологии, я понял не без труда и не сразу. Погрузиться в контекст и разобраться в деталях помог годичный учебный курс на тему нанотехнологий под руководством академика Юрия Третьякова с факультета материаловедения МГУ, который я и весь менеджмент корпорации прилежно прослушали сразу после начала работы в 2008 году.
Не менее сложным делом оказалось разобраться с организационно-правовой формой «государственная корпорация». Этот процесс растянулся на несколько лет и разбился на несколько этапов. Напомню, что в конце 2007 года был принят закон о госкорпорациях, в результате которого на свет появился этот странный организационно-правовой феномен. «Роснанотех» стала одной из первых ГК, однако начав реальную работу, мы довольно быстро поняли, что эта форма нам не подходит. Дело в том, что деятельность компании довольно четко делилась на две основных компоненты. С одной стороны, это инвестирование в высокотехнологичные проекты, а с другой – набор инфраструктурных функций – от стандартизации до разработки образовательных программ и популяризации нанотехнологий. Смешение двух этих видов деятельности увеличивало расходы, снижало прозрачность и эффективность, порождало массу других проблем.
Поэтому в 2011 году было принято решение о переформатировании госкорпорации, которую разделили на две части: АО «РОСНАНО», начавшее отвечать за бизнес-направление, и Фонд инфраструктурных и образовательных программ, взявший на себя решение сопутствующих задач.
Жизнь подтвердила абсолютную правильность этого решения. Однако в дальнейшем, наблюдая за тем, как аналогичные нашим задачи решаются в мире, мы пришли к выводу о необходимости новой реорганизации. Дело в том, что в мире уже более 20 лет существует направление – Private Equity and Venture Capital (PE/VC) – индустрия частных инвестиций и венчурного капитала. У нее есть свои организационно-правовые формы, принципиально отличающиеся от обычных акционерных обществ, но при этом идеально соответствующие нашим задачам.
PE/VC ПО-РУССКИ
Одна из важнейших отличительных особенностей сектора PE/VC – четкое разделение функций владения и управления активами, то есть самих инвесторов, именуемых Limited Partners (LP), и менеджмента – General Partners (GP). Это две принципиально разные культуры, два различных института внутри венчурной индустрии. Признаюсь, что вначале я не понимал важности этого различия. Поэтому, отвечая на вопрос, что же такое «РОСНАНО» – LP или GP, отвечал, что мы то и другое одновременно. После такого ответа мне жали руку, желали всяческих успехов и вежливо прощались. Ясно же – говорить с этим человеком по большому счету не о чем.
Это дало нам хорошую пищу для размышлений: невозможно же представить себе, что все вокруг были глупцами. Постепенно мы пришли к выводу о необходимости очередной реорганизации. Ее задача – преобразовать «РОСНАНО» в институт, понятный и адекватный PE/VC-индустрии, сохранив при этом саму конструкцию акционерного общества. В противном случае мы могли распрощаться с нашей главной целью – иметь возможность привлекать сторонних инвесторов в наши проекты.
Был придуман простой способ, как это сделать. В соответствии с законом «Об акционерных обществах» (который мы сами и писали еще в 1990-е) у АО есть единоличный исполнительный орган, функцию которого могут выполнять и физические, и юридические лица. Было решено создать управляющую компанию (УК), которая взяла бы на себя функцию управления активами, и сделать ее единоличным исполнительным органом в АО «РОСНАНО», которое активами владело.
Проделать это на практике оказалось сложнее, чем нарисовать схему на листе бумаги. Однако в результате мы сразу получили список стратегических свойств нового качества.
Прежде всего, мы стали понятным игроком для инвесторов на пространстве PE/VC. Механизм привлечения инвестиций в проекты «РОСНАНО» стал простым и прозрачным. Мы получили возможность обращаться к инвесторам – к тем самым LP – буквально так: «Дорогие друзья, АО “РОСНАНО” готово вложить определенную сумму в новый фонд. Вы можете добавить в него какое-то количество собственных средств. У команды УК “РОСНАНО” есть успешный опыт управления такими проектами, и мы готовы за это взяться».
Именно так выглядит схема стандартного фонда private equity, или венчурного фонда. Но чтобы эта схема полноценно заработала и в России, потребовалось сделать еще кое-что. Так, до этого в России не существовало законодательства для подобных структур: это не акционерное общество, не ЗПИФ, не общество с ограниченной ответственностью. Это нечто иное. И эту новую сущность надо было узаконить. Для этого мы написали новый закон – «Закон об инвестиционных товариществах». По сути, он переводит конструкцию private equity- и venture capital-фондов на русский язык. Уже сегодня в России действуют более 50 инвестиционных товариществ, которые созданы в российском законодательстве.
Постепенно с этими организационно-правовыми изменениями мы начали трансформировать и принцип работы «РОСНАНО». Компания отказалась от финансирования проектов напрямую. Вместо этого под управлением УК «РОСНАНО» создаются новые фонды, к АО «РОСНАНО», как якорному инвестору, привлекаются внешние инвесторы. И уже эти новые фонды нанотехнологий вкладывают деньги в проекты. Это был кардинальный перелом. Мы заговорили с PE/VC на русском, но общепонятном языке. Дело встало на правильные рельсы.
Ставка на развитие нанотехнологий и создание РОСНАНО в 2007 году – еще один пример правильного стратегического решения государства. Эта идея принадлежит президенту Курчатовского института Михаилу Ковальчуку, долгое время занимавшему пост ученого секретаря Совета при президенте РФ по науке, технологиям и образованию. Именно он первым предложил строить новую индустрию на масштабе размерности «нано», открывающую возможности создания конечных продуктов с принципиально новыми свойствами, которые могли бы найти применение в десятках отраслей – от машиностроения и материалов до электроники, фотоники и фармацевтики. Он сумел убедить руководство, которое согласилось выделить 130 млрд рублей, управлять которыми и предстояло Государственной корпорации «Роснанотех»,
а впоследствии – «РОСНАНО».
Важно, что эти средства должны были быть потрачены не на отраслевую науку, а на создание именно наноиндустрии. Разумеется, в начале пути пришлось преодолеть известные сложности. Например, для ученых, которых мы привлекли к нашей работе, нанотехнологии в целом были вещью знакомой и понятной. Сказать то же самое о себе я не могу.
Что такое нанотехнологии, я понял не без труда и не сразу. Погрузиться в контекст и разобраться в деталях помог годичный учебный курс на тему нанотехнологий под руководством академика Юрия Третьякова с факультета материаловедения МГУ, который я и весь менеджмент корпорации прилежно прослушали сразу после начала работы в 2008 году.
Не менее сложным делом оказалось разобраться с организационно-правовой формой «государственная корпорация». Этот процесс растянулся на несколько лет и разбился на несколько этапов. Напомню, что в конце 2007 года был принят закон о госкорпорациях, в результате которого на свет появился этот странный организационно-правовой феномен. «Роснанотех» стала одной из первых ГК, однако начав реальную работу, мы довольно быстро поняли, что эта форма нам не подходит. Дело в том, что деятельность компании довольно четко делилась на две основных компоненты. С одной стороны, это инвестирование в высокотехнологичные проекты, а с другой – набор инфраструктурных функций – от стандартизации до разработки образовательных программ и популяризации нанотехнологий. Смешение двух этих видов деятельности увеличивало расходы, снижало прозрачность и эффективность, порождало массу других проблем.
Поэтому в 2011 году было принято решение о переформатировании госкорпорации, которую разделили на две части: АО «РОСНАНО», начавшее отвечать за бизнес-направление, и Фонд инфраструктурных и образовательных программ, взявший на себя решение сопутствующих задач.
Жизнь подтвердила абсолютную правильность этого решения. Однако в дальнейшем, наблюдая за тем, как аналогичные нашим задачи решаются в мире, мы пришли к выводу о необходимости новой реорганизации. Дело в том, что в мире уже более 20 лет существует направление – Private Equity and Venture Capital (PE/VC) – индустрия частных инвестиций и венчурного капитала. У нее есть свои организационно-правовые формы, принципиально отличающиеся от обычных акционерных обществ, но при этом идеально соответствующие нашим задачам.
PE/VC ПО-РУССКИ
Одна из важнейших отличительных особенностей сектора PE/VC – четкое разделение функций владения и управления активами, то есть самих инвесторов, именуемых Limited Partners (LP), и менеджмента – General Partners (GP). Это две принципиально разные культуры, два различных института внутри венчурной индустрии. Признаюсь, что вначале я не понимал важности этого различия. Поэтому, отвечая на вопрос, что же такое «РОСНАНО» – LP или GP, отвечал, что мы то и другое одновременно. После такого ответа мне жали руку, желали всяческих успехов и вежливо прощались. Ясно же – говорить с этим человеком по большому счету не о чем.
Это дало нам хорошую пищу для размышлений: невозможно же представить себе, что все вокруг были глупцами. Постепенно мы пришли к выводу о необходимости очередной реорганизации. Ее задача – преобразовать «РОСНАНО» в институт, понятный и адекватный PE/VC-индустрии, сохранив при этом саму конструкцию акционерного общества. В противном случае мы могли распрощаться с нашей главной целью – иметь возможность привлекать сторонних инвесторов в наши проекты.
Был придуман простой способ, как это сделать. В соответствии с законом «Об акционерных обществах» (который мы сами и писали еще в 1990-е) у АО есть единоличный исполнительный орган, функцию которого могут выполнять и физические, и юридические лица. Было решено создать управляющую компанию (УК), которая взяла бы на себя функцию управления активами, и сделать ее единоличным исполнительным органом в АО «РОСНАНО», которое активами владело.
Проделать это на практике оказалось сложнее, чем нарисовать схему на листе бумаги. Однако в результате мы сразу получили список стратегических свойств нового качества.
Прежде всего, мы стали понятным игроком для инвесторов на пространстве PE/VC. Механизм привлечения инвестиций в проекты «РОСНАНО» стал простым и прозрачным. Мы получили возможность обращаться к инвесторам – к тем самым LP – буквально так: «Дорогие друзья, АО “РОСНАНО” готово вложить определенную сумму в новый фонд. Вы можете добавить в него какое-то количество собственных средств. У команды УК “РОСНАНО” есть успешный опыт управления такими проектами, и мы готовы за это взяться».
Именно так выглядит схема стандартного фонда private equity, или венчурного фонда. Но чтобы эта схема полноценно заработала и в России, потребовалось сделать еще кое-что. Так, до этого в России не существовало законодательства для подобных структур: это не акционерное общество, не ЗПИФ, не общество с ограниченной ответственностью. Это нечто иное. И эту новую сущность надо было узаконить. Для этого мы написали новый закон – «Закон об инвестиционных товариществах». По сути, он переводит конструкцию private equity- и venture capital-фондов на русский язык. Уже сегодня в России действуют более 50 инвестиционных товариществ, которые созданы в российском законодательстве.
Постепенно с этими организационно-правовыми изменениями мы начали трансформировать и принцип работы «РОСНАНО». Компания отказалась от финансирования проектов напрямую. Вместо этого под управлением УК «РОСНАНО» создаются новые фонды, к АО «РОСНАНО», как якорному инвестору, привлекаются внешние инвесторы. И уже эти новые фонды нанотехнологий вкладывают деньги в проекты. Это был кардинальный перелом. Мы заговорили с PE/VC на русском, но общепонятном языке. Дело встало на правильные рельсы.
ВЛОЖИЛ, ОКУПИЛ, ВЫШЕЛ
Наивно было бы рассчитывать, что после завершения реорганизации богатые инвесторы со всего мира тут же забросают нас просьбами принять их деньги в управление. Мы начали двигаться вперед постепенно. Вначале целью стало привлечение средств в проекты, исходя из соотношения вложений «РОСНАНО» и сторонних инвесторов в пропорции 1:1: на один наш рубль мы хотели привлечь один рубль инвестора. В дальнейшем соотношение должно было расти – до 1:3, 1:5, 1:10 и так далее.
Одним из первых стал Фонд развития ветроэнергетики, созданный совместно с финской компанией «Фортум» на паритетных началах. Общий размер фонда – 30 млрд рублей: партнеры вложили в него по 15 млрд рублей, еще 70 млрд рублей будет привлечено в качестве кредита. В январе 2018-го в Ульяновской области пущен в эксплуатацию первый ветропарк Фонда мощностью 35 МВт. Подчеркну особо, что около 65% использованного здесь оборудования локализовано и произведено на российских предприятиях. Всего по итогам конкурентных процедур Фонд получил право на строительство почти 2 ГВт ветроэнергетических электростанций до 2023 года. Фактически мы создадим российскую ветрогенерацию – отрасль, которой раньше у нас не существовало.
Другой пример. В начале 2019 года мы подписали соглашение о создании совместного фонда на 20 млрд рублей, который будет вкладывать в развитие центров ядерной медицины. В рамках данного фонда пропорция вложенных средств уже 1:3: на 5 млрд рублей «РОСНАНО» придется 15 млрд рублей частного инвестора.
Совершенно закономерен вопрос: что может «РОСНАНО» предложить инвесторам, какую добавленную стоимость для них создать? Мы предлагаем две вещи. Первая – наш опыт по управлению сложными проектами в России. Например, для чего мы нужны «Фортуму» – одной из крупнейших энергетических компаний Европы? Мы объяснили, что мы кое-что понимаем не только в энергетике, но и в том, как в России строить заводы. «Фортум» посчитал это важной компетенцией, учитывая требования, которые выдвигает правительство к локализации оборудования возводимых в России ветропарков.
Зачем мы понадобились частному инвестору для строительства центров ядерной медицины? Еще в 2011 году при участии АО «РОСНАНО» была учреждена «ПЭТ-технолоджи». Это компания, построившая сеть из 11 центров ядерной медицины для ранней диагностики и лечения онкологических заболеваний, а также две площадки по выпуску радиофармпрепаратов. Хотя на старте практически никто не верил, что проект сможет получить все лицензии, найти и подготовить необходимое количество специалистов. Однако в 2018 году «РОСНАНО» успешно завершила проект, вывела его на прибыль и вышла из «ПЭТ-технолоджи», продав свои 49,9%.
Есть еще одна компетенция «РОСНАНО», о которой стоит сказать: когда мы инвестируем в портфельные компании или фонды, мы обеспечиваем им еще и защиту – от бюрократии, от коррупции, от бандитских наездов.
Завершающий, непременный этап – выход из инвестиции. Это суть бизнес-модели «РОСНАНО», ее фундаментальное экономическое свойство, отличающее нас от других государственных корпораций. Если хотите, это и есть функция института развития. Слово «развитие» – ключевое. Мы отобрали проект, структурировали его, вложили в него деньги, построили завод, довели до самоокупаемости, начали получать прибыль и начинаем продавать нашу долю. Поэтому, например, «РОСНАНО» почти всегда выступает миноритарным, а не контролирующим акционером. Как правило, нам нужен частный стратег, кто понимает в проекте, в отрасли, в которой он работает, и заинтересован в нем стратегически. Мы не замещаем собой частный бизнес, а его поддерживаем.
Наивно было бы рассчитывать, что после завершения реорганизации богатые инвесторы со всего мира тут же забросают нас просьбами принять их деньги в управление. Мы начали двигаться вперед постепенно. Вначале целью стало привлечение средств в проекты, исходя из соотношения вложений «РОСНАНО» и сторонних инвесторов в пропорции 1:1: на один наш рубль мы хотели привлечь один рубль инвестора. В дальнейшем соотношение должно было расти – до 1:3, 1:5, 1:10 и так далее.
Одним из первых стал Фонд развития ветроэнергетики, созданный совместно с финской компанией «Фортум» на паритетных началах. Общий размер фонда – 30 млрд рублей: партнеры вложили в него по 15 млрд рублей, еще 70 млрд рублей будет привлечено в качестве кредита. В январе 2018-го в Ульяновской области пущен в эксплуатацию первый ветропарк Фонда мощностью 35 МВт. Подчеркну особо, что около 65% использованного здесь оборудования локализовано и произведено на российских предприятиях. Всего по итогам конкурентных процедур Фонд получил право на строительство почти 2 ГВт ветроэнергетических электростанций до 2023 года. Фактически мы создадим российскую ветрогенерацию – отрасль, которой раньше у нас не существовало.
Другой пример. В начале 2019 года мы подписали соглашение о создании совместного фонда на 20 млрд рублей, который будет вкладывать в развитие центров ядерной медицины. В рамках данного фонда пропорция вложенных средств уже 1:3: на 5 млрд рублей «РОСНАНО» придется 15 млрд рублей частного инвестора.
Совершенно закономерен вопрос: что может «РОСНАНО» предложить инвесторам, какую добавленную стоимость для них создать? Мы предлагаем две вещи. Первая – наш опыт по управлению сложными проектами в России. Например, для чего мы нужны «Фортуму» – одной из крупнейших энергетических компаний Европы? Мы объяснили, что мы кое-что понимаем не только в энергетике, но и в том, как в России строить заводы. «Фортум» посчитал это важной компетенцией, учитывая требования, которые выдвигает правительство к локализации оборудования возводимых в России ветропарков.
Зачем мы понадобились частному инвестору для строительства центров ядерной медицины? Еще в 2011 году при участии АО «РОСНАНО» была учреждена «ПЭТ-технолоджи». Это компания, построившая сеть из 11 центров ядерной медицины для ранней диагностики и лечения онкологических заболеваний, а также две площадки по выпуску радиофармпрепаратов. Хотя на старте практически никто не верил, что проект сможет получить все лицензии, найти и подготовить необходимое количество специалистов. Однако в 2018 году «РОСНАНО» успешно завершила проект, вывела его на прибыль и вышла из «ПЭТ-технолоджи», продав свои 49,9%.
Есть еще одна компетенция «РОСНАНО», о которой стоит сказать: когда мы инвестируем в портфельные компании или фонды, мы обеспечиваем им еще и защиту – от бюрократии, от коррупции, от бандитских наездов.
Завершающий, непременный этап – выход из инвестиции. Это суть бизнес-модели «РОСНАНО», ее фундаментальное экономическое свойство, отличающее нас от других государственных корпораций. Если хотите, это и есть функция института развития. Слово «развитие» – ключевое. Мы отобрали проект, структурировали его, вложили в него деньги, построили завод, довели до самоокупаемости, начали получать прибыль и начинаем продавать нашу долю. Поэтому, например, «РОСНАНО» почти всегда выступает миноритарным, а не контролирующим акционером. Как правило, нам нужен частный стратег, кто понимает в проекте, в отрасли, в которой он работает, и заинтересован в нем стратегически. Мы не замещаем собой частный бизнес, а его поддерживаем.
ПЕРВЫЙ ЕДИНОРОГ
Одностенные углеродные нанотрубки – продукт, который способен совершить революционный переворот в десятках отраслей – от автопрома до строительства. Приступив к освоению этой темы, мы поняли, что есть две группы прорывных свойств, которые могут быть обеспечены их применением. Одна лежит в области механики: добавление нанотрубок в различные материалы – стекло, резину или бетон, – способное радикально улучшать их прочностные характеристики. Вторая относится к области электрики: нанотрубки придают электропроводность материалам, которые этим свойством не обладают.
Освоить промышленное производство одностенных углеродных нанотрубок по приемлемым ценам – задача, которой активно занимаются по всему миру, но больше всех в этом преуспели в России. В 2015 году наше производство нанотрубок составляло всего две тонны, в 2016-м – уже четыре, в 2017-м – восемь, в 2018-м – десять тонн. В 2019 году произведем около 20 тонн. Все это будет сделано в Новосибирске – на мощностях портфельной компании «РОСНАНО» OCSiAl, которая контролирует сегодня больше 95% мирового рынка.
Первая промышленная установка по производству нанотрубок мощностью 10 тонн в год была пущена в 2015 году. К ней недавно прибавилась еще одна – на 50 тонн, которая пока работает в тестовом режиме. В планах строительство еще пяти.
В начале 2019 года «РОСНАНО» продала 0,5% OSCiAl инвестиционной группе A&NN российского предпринимателя Александра Мамута за 5 млн долларов. Таким образом, сделка состоялась исходя из рыночной оценки OSCiAL в 1 млрд долларов. Это означает, что OSCiAl стала первой компанией-единорогом в портфеле «РОСНАНО».
OSCiAl продает 100% произведенных ею нанотрубок, отправляя более 90% выпуска на экспорт. Компания работает с 75 из 100 крупнейших мировых технологических корпораций. К сожалению, российские компании покупают не более 7–8% производимого объема при колоссальных усилиях по продвижению на отечественном рынке со стороны «РОСНАНО».
Мы много сделали, чтобы начать проталкивать этот продукт в России. В частности, благодаря совместным усилиям с руководством Татарстана во главе с президентом Рустамом Миннихановым удалось заинтересовать в использовании нанотрубок предприятия нефтяного и нефтехимического комплекса республики. В прошлом году запущено инновационное производство стеклянных бутылок на предприятии компании «Сибирское стекло» на территории индустриального парка «Экран» в Новосибирске. Использование в технологии нанотрубок привело к снижению веса конечного продукта и его объемов, а также снизило почти до нуля стеклобой, который при традиционной технологии достигает 10–12%.
Интерес к нанотрубкам проявляют отдельные российские производители шахтного оборудования и угледобывающие компании. Надеемся, что это только начало.
В ближайшем будущем сфера применения нанотрубок расширится до десятков и даже сотен отраслей. Сегодня Россия уже является глобальным лидером по производству этого материала, опережая мир примерно на пять лет. Развитие этого направления должно привести к появлению в нашей стране нового кластера и даже системы смежных кластеров, которых пока не существует.
Одностенные углеродные нанотрубки – продукт, который способен совершить революционный переворот в десятках отраслей – от автопрома до строительства. Приступив к освоению этой темы, мы поняли, что есть две группы прорывных свойств, которые могут быть обеспечены их применением. Одна лежит в области механики: добавление нанотрубок в различные материалы – стекло, резину или бетон, – способное радикально улучшать их прочностные характеристики. Вторая относится к области электрики: нанотрубки придают электропроводность материалам, которые этим свойством не обладают.
Освоить промышленное производство одностенных углеродных нанотрубок по приемлемым ценам – задача, которой активно занимаются по всему миру, но больше всех в этом преуспели в России. В 2015 году наше производство нанотрубок составляло всего две тонны, в 2016-м – уже четыре, в 2017-м – восемь, в 2018-м – десять тонн. В 2019 году произведем около 20 тонн. Все это будет сделано в Новосибирске – на мощностях портфельной компании «РОСНАНО» OCSiAl, которая контролирует сегодня больше 95% мирового рынка.
Первая промышленная установка по производству нанотрубок мощностью 10 тонн в год была пущена в 2015 году. К ней недавно прибавилась еще одна – на 50 тонн, которая пока работает в тестовом режиме. В планах строительство еще пяти.
В начале 2019 года «РОСНАНО» продала 0,5% OSCiAl инвестиционной группе A&NN российского предпринимателя Александра Мамута за 5 млн долларов. Таким образом, сделка состоялась исходя из рыночной оценки OSCiAL в 1 млрд долларов. Это означает, что OSCiAl стала первой компанией-единорогом в портфеле «РОСНАНО».
OSCiAl продает 100% произведенных ею нанотрубок, отправляя более 90% выпуска на экспорт. Компания работает с 75 из 100 крупнейших мировых технологических корпораций. К сожалению, российские компании покупают не более 7–8% производимого объема при колоссальных усилиях по продвижению на отечественном рынке со стороны «РОСНАНО».
Мы много сделали, чтобы начать проталкивать этот продукт в России. В частности, благодаря совместным усилиям с руководством Татарстана во главе с президентом Рустамом Миннихановым удалось заинтересовать в использовании нанотрубок предприятия нефтяного и нефтехимического комплекса республики. В прошлом году запущено инновационное производство стеклянных бутылок на предприятии компании «Сибирское стекло» на территории индустриального парка «Экран» в Новосибирске. Использование в технологии нанотрубок привело к снижению веса конечного продукта и его объемов, а также снизило почти до нуля стеклобой, который при традиционной технологии достигает 10–12%.
Интерес к нанотрубкам проявляют отдельные российские производители шахтного оборудования и угледобывающие компании. Надеемся, что это только начало.
В ближайшем будущем сфера применения нанотрубок расширится до десятков и даже сотен отраслей. Сегодня Россия уже является глобальным лидером по производству этого материала, опережая мир примерно на пять лет. Развитие этого направления должно привести к появлению в нашей стране нового кластера и даже системы смежных кластеров, которых пока не существует.
ДЕСЯТКА «РОСНАНО»
В начале 2019 года мы подвели итоги работы «РОСНАНО» за первое десятилетие работы компании. Буду краток: в 2007 году нас создавали, чтобы мы сформировали в России наноиндустрию. Эта задача выполнена. Ежегодный объем продаж продукции наноиндустрии созданными при участии «РОСНАНО» предприятиями сегодня превысил 400 млрд рублей, из которых около 70 млрд рублей – экспорт.
За это время мы построили свыше 100 предприятий. На их базе сформировано шесть технологических кластеров, большинства из которых не существовало ранее: наноэлектроника и фотоника, покрытия и модификация поверхностей, новые материалы, инновационная нанофармацевтика, ядерная медицина, солнечная и ветроэнергетика. Заложен фундамент для новых кластеров, включая промышленное хранение электроэнергии, переработку твердых бытовых отходов в электроэнергию, гибкую электронику, наномодифицированные материалы.
Внутри этого массива есть вещи, которые мне кажутся абсолютно прорывными. В социальном смысле это уже упомянутые центры ядерной диагностики, через которые прошли уже более 100 тыс. российских граждан по всей стране. В смысле бизнеса тоже есть важные результаты. Показательный пример – строящийся кластер ветроэнергетики. Мы – номер один на этом рынке.
У этой истории еще один срез. Как сказано выше, модель бизнеса «РОСНАНО» предполагает обязательный выход из инвестиции. Мы возвращаем вложенные деньги с прибылью. По всем оценкам, стоимость портфеля «РОСНАНО» сегодня превышает объем затрат. Компания не является сверхприбыльной, но среднее значение показателя IRR к справедливой стоимости на конец 2013 года (FV-2013) по 50 проектам, из которых мы уже вышли, превышает 16%. Это означает, что полученные деньги в последующие 10 лет мы также сможем вкладывать в новые проекты и, даже не повышая нашу собственную эффективность, получим возможность построить еще 100 заводов. Таким образом, можно сказать, что в лице «РОСНАНО» создана машинка, в которую государство инвестировало один раз на входе и которая в дальнейшем каждые 10 лет сможет создавать по сотне новых предприятий без каких-либо новых вливаний из бюджета. Это такой самовоспроизводящийся, самофинансирующийся инвестиционный механизм. И эта машинка уже не остановится. Она обязательно продолжит работать.
В начале 2019 года мы подвели итоги работы «РОСНАНО» за первое десятилетие работы компании. Буду краток: в 2007 году нас создавали, чтобы мы сформировали в России наноиндустрию. Эта задача выполнена. Ежегодный объем продаж продукции наноиндустрии созданными при участии «РОСНАНО» предприятиями сегодня превысил 400 млрд рублей, из которых около 70 млрд рублей – экспорт.
За это время мы построили свыше 100 предприятий. На их базе сформировано шесть технологических кластеров, большинства из которых не существовало ранее: наноэлектроника и фотоника, покрытия и модификация поверхностей, новые материалы, инновационная нанофармацевтика, ядерная медицина, солнечная и ветроэнергетика. Заложен фундамент для новых кластеров, включая промышленное хранение электроэнергии, переработку твердых бытовых отходов в электроэнергию, гибкую электронику, наномодифицированные материалы.
Внутри этого массива есть вещи, которые мне кажутся абсолютно прорывными. В социальном смысле это уже упомянутые центры ядерной диагностики, через которые прошли уже более 100 тыс. российских граждан по всей стране. В смысле бизнеса тоже есть важные результаты. Показательный пример – строящийся кластер ветроэнергетики. Мы – номер один на этом рынке.
У этой истории еще один срез. Как сказано выше, модель бизнеса «РОСНАНО» предполагает обязательный выход из инвестиции. Мы возвращаем вложенные деньги с прибылью. По всем оценкам, стоимость портфеля «РОСНАНО» сегодня превышает объем затрат. Компания не является сверхприбыльной, но среднее значение показателя IRR к справедливой стоимости на конец 2013 года (FV-2013) по 50 проектам, из которых мы уже вышли, превышает 16%. Это означает, что полученные деньги в последующие 10 лет мы также сможем вкладывать в новые проекты и, даже не повышая нашу собственную эффективность, получим возможность построить еще 100 заводов. Таким образом, можно сказать, что в лице «РОСНАНО» создана машинка, в которую государство инвестировало один раз на входе и которая в дальнейшем каждые 10 лет сможет создавать по сотне новых предприятий без каких-либо новых вливаний из бюджета. Это такой самовоспроизводящийся, самофинансирующийся инвестиционный механизм. И эта машинка уже не остановится. Она обязательно продолжит работать.
