Фантомные акции в актовом зале

Width 250px xa0c7653

Финансист, генеральный партнер Matrix Capital Павел Теплухин пришел в бизнес из науки и ведет себя здесь как на дороге, не сбавляя скорости только потому, что всегда едет первым. Он участвовал в первых приватизационных проектах, в 1991 году был среди создателей первой брокерской компании страны – «Тройки Диалог». А после дефолта 1998 года вынес очень важный урок: самое тяжелое для менеджера – увольнять. Он вспоминает, как это было.

МОСКВА – ЛОНДОН – МОСКВА


Первый флешбэк – конечно, учеба на экономическом факультете МГУ. У нас был уникальный курс. Мы поступали в 1981-м, а в 1980 году была Олимпиада – в Москву почти никого из абитуриентов сдавать экзамены не пустили, и конкурс был маленький. Зато все, кто не смог приехать на экзамены из-за ограничений на въезд, пришли поступать в следующем, нашем году. Так что в 1981-м конкурс был втрое выше обычного, и набор оказался очень сильным. Он до сих пор гремит, многие выпускники на слуху. Преподавали у нас Сергей Дубинин, Евгений Ясин, Гавриил Попов, первый мэр Москвы, – выдающиеся экономисты и мыслители.

Потом я пошел в аспирантуру, писал работу по эконометрике – тогда она называлась экономической статистикой. Стал старшим научным сотрудником Центрального экономико-математического института АН СССР (ЦЭМИ), где в соседней комнате обретались академик Дмитрий Львов, Андрей Вавилов, Константин Кагаловский, – было очень интересно. Потом пришел Егор Гайдар, сказал – буду делать новый институт, Институт экономической политики, – и целую лабораторию забрал к себе. Привел туда Анатолия Чубайса из Питера, подтянул Институт системного анализа.

Там же появилось первое советско-американское СП «Диалог», созданное с участием ЦЭМИ. Меня позвали туда помочь разработать систему мотивации сотрудников через выпуск фантомных акций. Отсюда, с панно в актовом зале ЦЭМИ,  пошла московская биржа, появилась в этой бирже и первая брокерская контора – Тройка Диалог, дочка Диалог Банка и Troika Capital Corporation. Нашей задачей было обслуживать 38 тыс. сотрудников СП «Диалог»: они должны были получить фантомные акции, фантомно ими торговать и создавать вторичную ликвидность, чтобы материализовать прибыль. Это была, конечно, модельная игра – акции были фантомные, рынка не было, регистрирующих органов тоже, тем не менее для нас это была возможность научиться.

А потом меня переманили в Лондон. В  1991 году к Гайдару пришел профессор Лондонской школы экономики Ричард Лэйард и предложил наладить академический обмен. Гайдар сказал: «Паш, поедешь? Вернешься – министром финансов станешь». Сначала ехать не хотел: я уже нормально зарабатывал, а там было довольно скудно, маячила полустуденческая жизнь: стипендия (она же гонорар) была 500 фунтов в месяц плюс жилье нужно было снимать. Проездной на месяц стоил 36 фунтов, как сейчас помню.

Так или иначе, я поехал, начал писать работы, семинары вести. На деньги Сороса в LSE привлекались ведущие экономисты, работавшие над трансформацией плановых экономик в рыночные экономики. Мы изучали посткоммунистические переходные экономики. Английский у меня был никакой, но его хватало: писать на моих семинарах надо было только формулы на доске, сплошная математика, экономические модели. На таком уровне объясняться я мог.

Еще записался на подготовку к местному экзамену на бакалавра, чтоб подтвердить советский диплом. За год все сдал, за второй год получил Master of Science. На этот второй год мне дал денег Джордж Сорос, причем с условием: я должен был пообещать ему, что вернусь в Россию. Я пообещал – и он выписал чек от себя лично, не от фонда. Были и возможности подрабатывать – я трижды в неделю писал и начитывал экономические новости для русской службы BBC, это было очень удобно – BBC расположена прямо напротив LSE. Мои новости шли сразу после музыкальной программы Севы Новгородцева, а платили 20 фунтов на руки.

Когда я вернулся, Гайдар уже второй раз ушел из правительства, на обещанное мне место назначили Бориса Федорова, на его приглашение присоединиться к команде я ответил отказом – зарплаты были слишком скромные.

Первые шаги


С какими амбициями я вернулся? Мне казалось, что про экономику я знал все. На всю Россию специалистов такого уровня было три человека –  Катя Малофеева, Сергей Алексашенко и я. Я стал экономическим советником сначала Чубайса, потом Ясина, потом Гайдара. Для меня важен был статус советника – я за него получал грант от Европейской комиссии и на него жил. Теоретически они платили только своим, а у меня был русский паспорт. Европейские и американские экономисты до России пока не доехали (Джеффри Сакс появился уже позже). Посол ЕЭС написал большое письмо в Брюссель, и там выдали особым поручением грант российскому эксперту за консультации российского правительства. Так я стал иностранным советником Российской Федерации.

Сумма гранта была приличная – около 20 тыс. евро в год, – но мне нужно было содержать не только семью, но и офис, нужно было набирать native-speaking студентов-стажеров, которые писали длинные тексты. Мы издавали тогда журнал Russian Economic Trends, переводили на понятный для западной аудитории язык то, что происходит в России, сами делали анализ и таблицы. Среди стажеров побывал Роналд Нэш, будущий главный экономист Ренессанса, позже присоединился ­Йохан Вермут, который затем возглавлял экономическую экспертную группу при российском Минфине.

Я привез из Англии новые технологии расчета экономических показателей, которые использовал в подготовке аналитики. Ее мы транслировали иностранным инвесторам, которые в тот момент дневали и ночевали в нашем маленьком офисе LSE в Москве. Для всех западных СМИ мы были абсолютным первоисточником.

Еще одним направлением была работа с правительством. Минфин я консультировал по бюджету, пошлинам и тому подобному. С Евгением Григорьевичем Ясиным в Минэкономики речь в основном шла про экономический рост (какие отрасли стимулировать, про какие забыть). Было много прикладных проектов. Например, сегодняшние отечественные нефтяные корпорации не всегда были такими, их еще надо было придумать и слепить из множества добывающих, обрабатывающих, научных и транспортных предприятий, а потом как-то назвать и уже тогда передать в Фонд имущества на продажу.

У иностранных инвесторов самым ходовым товаром была шоколадная фабрика Красный Октябрь, популярным был ГУМ и все, что связано с нефтью. Но на энергетические компании вроде Газпрома существовали ограничения – иностранцам нельзя было их покупать. Им в те годы пришлось не очень сладко. Биржа была недостаточно капитализирована, реестродержатели агрессивно не хотели заниматься перерегистрацией прав собственника. Например, кто-то кому-то перепродает пакет. Чтобы сделка закрылась, нужна перерегистрация. В этот момент регистратор звонит начальнику аэропорта – и аэропорт перестает работать, завершить сделку невозможно. О том, что собрания акционеров проходили в отдаленных уголках Сибири и часто, когда нужно было собрать миноритарных акционеров, погода была нелетная, я вообще не говорю. Или закрытые города, куда иностранцев не пускали – а что, если там находится важный научно-исследовательский центр? Это же самое подходящее место, чтобы провести собрание акционеров. Такая была любовь к иностранным миноритарным инвесторам. Ситуация изменилась, когда эту функцию передали от реестродержателей в глобальные дома.

Вместе с Госкомстатом мы впервые посчитали ВВП (раньше считали по-марксистски – национальный доход), первыми выстроили модель инфляции. Организовывали уникальную для того времени встречу министров торговли всех бывших республик, которые поставили внешнеторговые барьеры,  продолжали самостоятельно печатать рубли и никак не могли договориться о сотрудничестве. В Москву они ехать не хотели – пришлось организовывать всем путешествие в Брюссель, оплачивать билеты, гостиницы, чтобы сели за стол переговоров, перестали «драться» друг с другом.

Среди достижений того периода, которые считаю особенно значимыми, назову замену квот на нефть пошлинами. Квоты – это почти наверняка коррупция, пошлины платят все и в бюджет, во всяком случае, долгие годы это так работало. Потом появились льготы на пошлины, и вот тут уже опять коррупция началась. Меня тогда чуть не убили – я такую кормушку забрал у чиновников и нефтяников лишил привычных возможностей. Еще одно достижение – у меня в ноутбуке был собран весь бюджет РФ, и я в любой момент мог посчитать практически любые макроэкономические зависимости, в то время как Минфину на это мог потребоваться месяц.
А еще я издал памятку, практически целую книжку для депутатов Госдумы на тему «Инструменты экономической политики для России». Это был ликбез: что они могут и чего не могут, что нужно делать, если они хотят достичь такого-то или такого-то экономического роста, с примерами из российской действительности.

Работа на революцию


Поколение, которое совершило экономическую революцию (или воспользовалось ее плодами, или и совершило, и воспользовалось), – мое поколение, нам сейчас слегка за 50. Поколение перед нами было слишком укоренено в советской системе, а те, что пришли после нас, в тот момент еще не имели достаточного образования и опыта. Мы же оказались в нужное время в нужном месте.

Гайдар, без сомнения, звезда, которая зажигается не в каждом поколении и не в каждом народе. Он был феноменально академически образован и знал действительно все. Очень хорошо, что у нас в России оказался такой человек и что в это переломное время он взял на себя ответственность, сделал рывок, не испугался и бросил на это все – знания, талант, репутацию, работоспособность. Все, что мы сейчас имеем, имеем благодаря отваге Егора Тимуровича. Ему легко было дрогнуть, уйти в тень – а он отдал всего себя и сгорел на работе. Чубайс – его самый верный последователь, он умеет бросаться на амбразуру и решать вопросы на любом уровне. Его клюют по-прежнему, а он по-прежнему остается носителем наследия, духа гайдаровской команды и делает колоссальную работу по созданию в России новой индустрии. Многие люди той эпохи приходят к нему посоветоваться, услышать его мнение. И я, конечно, советуюсь по важным вопросам.

Были ли у нас варианты совершить рывок из коммунизма по-другому, шансы не остаться поруганными? Про историю сложно говорить в сослагательном наклонении, но я тоже не видел других решений. Нарыв нужно было вскрыть, и гноя вылилось много. Мало кто понимает, что если бы мы не отпустили цены – страна столкнулась бы с физическим голодом. Надо сказать, что в деле реформ мы шли вслед за другими посткоммунистическими экономиками, и у нас были среднемягкие последствия. В других европейских странах было жестче и хуже: они прошли через революции, откаты обратно в коммунизм, забастовки и криминал на улицах, отсутствие какой-либо экономической и налоговой системы. При этом мы не могли, как некоторые соседи по несчастью, перейти под покровительство другого государства – мы слишком большие.

Работа над приватизацией шла в лаборатории Леонида Григорьева в Институте Гайдара. Разрабатывалось несколько вариантов, мне нравился вариант с инвестиционными счетами: для каждого гражданина открывался отдельный счет, туда зачислялось некое количество ценных бумаг или средств для покупки этих бумаг. Ваучеры были другим вариантом, который нес в себе определенные риски. Мы все же не Польша, Чехия или Югославия – там была государственная и частная собственность, а у нас общенародная. Мы не могли продать народу то, что и так ему принадлежит, могли только персонифицировать. В итоге решили, что каждому жителю достанется одна 142-миллионная национального богатства в виде ваучера. Но так как ваучеры раздавались почти бесплатно – с ними и обращались кое-как: продавали, пропивали, теряли, инвестировали в компанию «Три поросенка» вместо того, чтобы купить Газпром. Люди не поняли, какую ценность держат в руках, а потом винили в том, что плохо ею распорядились, не себя, а власть. Так или иначе – в стране появилось 40 миллионов тех, кто все же поменял свои ваучеры на акции разных предприятий, и фондовый рынок смог заработать.

Рецепт от кризиса


В 1998 году перед страной было две проблемы: большой долг, который рос вместе с накопленными процентными ставками в геометрической прогрессии, опережая рост доходов, и не очень рыночный обменный курс. Нельзя было решить одну проблему и не решить другую, нужно было либо проводить одновременно и дефолт, и девальвацию (что и было сделано), либо реализовывать тот сценарий, который я придумал, не очень хороший, но терпимый.

Сценарий был такой: Сбербанк в тот момент был крупнейшим держателем гособлигаций и  при этом пользовался неявной гарантией государства по своим обязательствам – по крайней мере, все так думали. Моя идея была в том, чтобы договориться со Сбербанком и реструктурировать только его пакет – все равно банк вряд ли собирается завтра предъявлять его к погашению, рискуя обанкротить себя и вкладчиков. Так давайте выпустим хорошую надежную 20-летнюю гарантийную бумагу – и вкладчики будут довольны. Можно было бы провести плавную девальвацию (а не разовую, как случилось) и реструктуризацию в отношении одного крупного инвестора, а всех остальных обслужить. Но ЦБ принял другое решение.

Для кризисов 2008 и 2014 годов у меня рецептов не было. Кризис 1998 года мог бы обойти нас стороной, но упал на благодатную почву всеобщей неопределенности, нестабильности и слабости финансовых институтов, бюджета. В 2008-м все было не так. Неплохо было с нефтью, за спиной было 10 лет стабильности, бюджетная политика работала, обменный курс был рыночный. И проблемы-то были не наши. Американская ипотека ну очень далека от России, сложно представить, как мы могли бы там поучаствовать. Как могли бы исландские пенсионеры, вообразить вполне можно, а вот российские – нет. Но нас он затронул, и стало ясно, что российская экономика живет не в изоляции, и представления о ней экспертов, ЦБ, Минфина и прочих не очень соответствуют действительности. Наша экономика функционировала, как выяснилось, еще и в гигантской офшорной зоне, существовал пласт финансовой системы, который не контролировался нами и зависел от огромного количества финансовых потоков и институтов, которые пострадали от ипотечного кризиса. Так мы рикошетом, с моей точки зрения, незаслуженно получили по шее. Обидно.

А в 2014 году случился стресс-тест: в режиме реального времени нам показали, что бывает, когда отдельные риски резонируют. Никто не предполагал, что нефть может упасть в три-четыре раза и что так радикально может измениться геополитическая обстановка. Не многие экономики мира могли бы выдержать такой удар. Мы смогли: экономика жива и неплохо себя чувствует. Подтвердилась правота Алексея Кудрина, по копеечке собиравшего и охранявшего кубышку Стабфонда, которая и была полностью потрачена, и ее хватило до момента, когда экономика двинулась вперед.

Тройка консильери


Россия – богатая страна, а в 1991 году в ней еще и появилось множество богатых людей (но еще больше бедных). Первые деньги были сделаны на диспропорциях – в то время цены на отдельные товары были несоизмеримы со здравым смыслом: компьютер стоил как машина, а машина – как квартира. Многие сумели на этом заработать. Были и те, кто сколотил капитал на множественности обменных курсов, пока валюта не была свободно конвертируемой. Как только возникает некое ограничение – сразу появляются проводники, готовые перевести вас через эту бурную реку за небольшую плату. В 1990-е этих рек было много. Действовали коррупционные схемы с наследием прошлого, которые срабатывали благодаря резкому разрыву в обменных курсах и покупательной способности валюты внутри и вне страны. Те, у кого был доступ к экспортному товару, получали дополнительное преимущество. Все это – источники первоначального накопления, вполне традиционные для таких переломных ситуаций. Через некоторое время начали работать нормальные механизмы (спекуляция, например).

Private banking появился, как только у людей завелись свободные деньги. Нужно было решить две проблемы. Во-первых, убедить новых богатых, что накопления стоит держать подальше от основного бизнеса. Эта простая и понятная идея оказалась неочевидна для реализации. Начинаешь общаться с промышленником – он заявляет, что хочет вложиться в постройку своего нового завода, у которого будет 100-процентная годовая доходность, и шел бы я отсюда со своими 3% в долларах. Сложно с такими разговаривать. Вторая проблема была в том, что в мире существовал private banking в виде швейцарских банков. Им не одна сотня лет, там огромный капитал, тысячи сотрудников, они на тысячах кейсов отточили процедуры и форматы взаимодействия с клиентами, регуляторами и рынками, есть широкая продуктовая линейка – все при них. Чтобы хоть немного конкурировать с этими титанами, нужно было быть кратно лучше или кратно эффективнее. У Тройки получилось: мы были кратно лучше и кратно эффективнее.

Нашим преимуществом стал непосредственный контакт с принципалом. У ветеранов индустрии такое не часто бывает: европейские создатели первоначального капитала, все эти Морганы и Рокфеллеры, как правило, уже отошли в  мир иной, как и те, кто с ними непосредственно общался. Тамошние банкиры не знают, как говорить с настоящим олигархом, навык утрачен. А у нас был непосредственный доступ. Эти люди – вот они, в телефонной книжке, и уже привыкли слушать, когда я им рассказываю про экономику России непонятным для советского народа, но понятным для остального мира языком. Они знали, что ерунду я говорить не буду, поэтому у меня всегда было полчаса их телефонного времени. Я мог в любой момент позвонить любому из них со словами: «Есть идея, поговорим» – и, как правило, меня выслушивали.

Но, конечно, за 30 минут я мог сделать только один выстрел, и он должен был быть результативен. Так и получалось, потому что продукт был качественный, лучше, чем в среднем на рынке с точки зрения сочетания риска и доходности, ликвидности, скорости расчетов и прочего. То, что у нас было в 1996 году, западные банки не могут повторить до сих пор. Наши паи продавались в 10 или 11 часовых поясах, и мы каждый вечер по Москве закрывали банковский день, чтобы наутро во Владивостоке открыться с новой ценой, и эта цена была бы финальной, ничего не нужно было досчитывать. Это было принципиально – в офис во Владивостоке в 10  утра войдет клиент и захочет купить пай именно у нас. Сейчас мы боремся с выдающимися банками современности, администраторами наших фондов, чтобы они делали то же самое дважды в месяц.

Ходит легенда, что private banking первыми в России придумали в Тройке. Вопрос дефиниций: тот private, что создали мы, не то же самое, что private в понимании многих банкиров. Для нас главным было первое из двух слов. У богатых людей, как правило, решены все вопросы с банкингом, есть карточка, открыт счет. При этом каждому из них нужен консильери, если хотите, советник, приближенный помощник, которому можно доверять в вопросах финансов больше, чем жене или своему бухгалтеру. Он одновременно и контролер, и юрисконсульт, и про налоги, и про инвестиции, и про классы активов, и про мировую экономику. Когда мы сформулировали для себя суть private banking, стали выращивать таких людей и сформировали замечательную команду. Конечно, никто не отменял продукта – мы должны были уметь его создавать. Но это недостаточное условие для успеха. Сочетание же давало взрывной эффект. Клиентов нам всегда хватало, но, думаю, в иной среде или экономике, в условно протестантской стране, где уровень доверия выше, наш бизнес был бы много крупнее.

Все годы работы в Тройке были невероятно напряженными. Я на работу приходил не позже 8:30 и всегда удивлялся, когда кто-то появлялся позже 9:00. У нас было правило: опоздавшие сотрудники вносили штраф в копилочку при входе – в зависимости от зарплаты 50 или 100 долларов. Компания добавляла столько же, и все отправлялось в детский дом. То есть это был не штраф за опоздание, а добровольный благотворительный взнос. Сначала в детдома уходило очень много – мы даже отремонтировали один целиком. Потом все стали более дисциплинированными. И мало кто уходил раньше 8 вечера. И так каждый день на протяжении 20 лет.

После Тройки


Из Тройки Диалог я ушел в 2010 году. Причиной стал целый клубок событий, главным из которых была дискуссия о продаже компании. Обсуждения начались года за четыре до продажи и были очень неровными. Решение должны были принимать основные партнеры – Рубен Варданян, Жак Дер Мегредичян, Сергей Скворцов и я. Среди нас не было единства ни по оценке, ни по продаже, ни по будущему, а суммы были немаленькие. Позиции партнеров регулярно менялись, последовательным был только Рубен, который хоть и был сначала против продажи, но все последующие годы отстаивал ее. В какой-то момент я предложил партнерам продать мне УК и дальше делать что угодно. Из-за кризиса 2008 года переговоры застопорились, потом в  один из раундов партнеры сказали, что выкупают у меня мою долю. Сразу после этого Тройка была продана Сбербанку – покупка моей части стала этапом большой сделки.

Следующие два года я путешествовал, отдыхал. Пожил в Бразилии и Китае, занимался солнечной энергетикой в Италии, но быстро понял, что в Европе бизнес делать скучно – слишком просто. Провел пару месяцев в Силиконовой долине, повстречался с венчурными фондами, бизнесами, сходил в Google и прочие знаменитые штаб-квартиры, посмотрел, как работает биотех в Сан-Диего, – это пригодилось потом в Роснано.

Затем меня позвали в Дойче Банк – и я согласился. Юрген Фитчен во время встречи произнес ключевые для меня слова: предложил построить трехмерную матрицу. Не думаю, что он читал мою книгу («Матрица Теплухина» была опубликована в 2008 году. – Прим. ред.), он в принципе не читал по-русски. Но то, что он мою двухмерную матрицу предлагал перевести в трехмерную, определило мое решение. Мне как математику это открывало новую интересную перспективу. Я стал фантазировать о том, как это реализовать и сделать Дойче самым эффективным банком в мире.

К двум измерениям – «продуктам» и «клиентам» – мне нужно было добавить третье – «страны». Как главный исполнительный директор по России я должен был отвечать за все бизнесы, связанные с Россией, во всех странах присутствия Дойче: за клиринговые дома в Голландии, которые обеспечивали наши платежные системы, за цюрихских банкиров, обслуживавших наших олигархов, за, наконец, программистов, работавших на глобальный Дойче. Эту идею банк хотел распространить на другие страны присутствия – Штаты, Британию и Китай. Если бы эти планы воплотились – можно было бы говорить об исключительных кросс-селлинг-эффектах и прочих возможностях. Но этого не получилось по совокупности причин. Обидно, конечно, но бывает. В 2016 году я ушел, чтобы создать финансовый бутик Matrix Capital.

Наборы «кубиков»


Функционал private banking со временем трансформировался – многие вопросы перестали быть проблемой, которую решали банкиры. К примеру, раньше, чтобы купить акцию на Лондонской бирже, надо было иметь брокерский счет, ­позволяющий покупать иностранные ценные бумаги, а для этого иметь статус квалифицированного инвестора. Сегодня все стало проще: счет на бирже можно открыть по телефону, торгуй хоть сам, хоть через брокера, можно вообще встать на Тверской и продавать акции Газпрома – никто не мешает.

Появились новые проблемы. Для открытия счета, например, недостаточно паспорта. Нужно подтверждение, каким образом ты будешь получать регулярный доход в стране, где открываешь вклад, и прочая информация, которую ты, может быть, не хочешь раскрывать ни жене, которая должна вместе с тобой подписывать бумаги, ни налоговым органам. Раньше можно было за небольшую сумму получить номинальных директоров, номинальных акционеров и спокойно создавать слепые или безымянные трасты. Сейчас инструментарий поменялся, номинальных людей уже не купишь, нужно везде представляться как настоящий бенефициар. Так что да, конечно, private banking изменился: у него другие задачи. При этом никто не отменял качественного продукта. У любого private banking должен быть стандартный набор «кубиков», из которых он сможет построить инвестиционный продукт для своего клиента (условным кубиком может служить облигационная стратегия). Маленький, большой, иностранный, национальный – ты должен предлагать доходность кратно выше депозита, лучше, чем индекс. Иначе реакция клиентов будет – идите, сделайте домашнюю работу, потом возвращайтесь.

Я уже упоминал, что сегодняшний private banking в России немного про другое. Как правило, это не private, а premium banking, банковские услуги на ином уровне: отдельное помещение, другого цвета карточка, индивидуальный менеджер. В этом нет ничего плохого, но в этом случае мы с клиентом по разные стороны контракта. В Тройке, а теперь в Matrix мы сидим рядом с клиентом и торгуемся с банкиром вместе, выбирая, кто из крупных банков лучше других предоставит ту или иную услугу. Наш банкир не даст вам карточку другого цвета – он вместе с  вами поговорит с другими банкирами и выберет нужную карточку. Он не предоставит премиальные услуги страхования – он с вами вместе проведет конкурс среди всех страховых компаний и выберет лучшую. Он не подпишет огромный кредит на строительство предприятия, но определит лучшего кредитора – причем не по ставке, а спрогнозировав риски с учетом долгих сроков реализации. Вот суть private banking высокого уровня.

Бывшие жены, осторожные дети и чемодан


Первыми моими клиентами были состоятельные люди моего поколения. В середине 2000-х они внезапно начали активно разводиться. Жена получала существенную сумму от совместно нажитого, и была потребность за этой суммой профессионально присматривать, чем мы и занимались. Не так давно к нам пришли их дети – сейчас они, конечно, уже совсем не дети, им по 25–30 лет. Многие из них стажировались у меня в Тройке, а сейчас встали на ноги. Они очень редко занимаются исключительно управлением папиными деньгами – как правило, у них бизнес, куда включен элемент в виде папиных денег (в основном это стартовый капитал). За этими детьми в совокупности стоят миллиарды долларов, и в последние пару лет им впервые потребовался помощник, второе мнение.

Люди моего поколения осознанно принимали значительный риск и на нем зарабатывали. Они были к нему толерантны, ведь главная задача у них была заработать. Сегодняшние 25–30-летние хотят сохранить то, что имеют, и передать своим детям. Они более осторожны, более профессионально относятся к анализу рисков.

Лично я впервые потерял много денег, когда пришел в правительство на Старую площадь работать над проектом по либерализации цен. Несколько дней мы не выходили из офиса. А в  это время все мои гонорары за консультации лежали дома под кроватью в чемодане и обесценивались. Я же в это время сидел и придумывал, как бы организовать процесс так, чтобы не было очень больно для населения. Пока я сидел там, все сгорело. Потом восстановил, конечно.

Я не считаю себя богатым человеком. На хлеб мне давно хватает – с начала ­1980-х зарабатывание денег у меня не коррелировало с необходимостью их на что-то потратить. Это два самостоятельных события. Сейчас всеми моими ликвидными деньгами управляют внешние портфельные менеджеры. Мне все время хочется порулить ими самому, но я бью себя по рукам: опасно.

Официальные партнеры

Logo nkibrics Logo dm arct Logo fond gh Logo palata Logo palatarb Logo rc Logo mkr Logo mp Logo rdb