Маркс для всех

Во-первых, вклад Маркса первостепенной важности – экономическая интерпретация истории. В наши дни это до такой степени мейнстрим, что даже не ассоциируется с его персоной. Разумеется, Маркс был не единственным и даже не первым, кто поставил экономику во главе угла, однако он оказался более последователен в своих убеждениях и креативен.

Впрочем, сегодня с экономической интерпретацией согласны далеко не все. Возьмите, к примеру, спор о причинах, которые привели Трампа к власти.  Некоторые (в основном те, кто полагает, что до избрания Трампа все шло отлично) сосредотачиваются на внешнем – порицают его резкие ксенофобские выпады и вспышки мизогинии. Другие, в их числе и я, понимают: приход Трампа к власти был вызван стагнацией доходов среднего класса, которая длилась годами, и ростом нестабильности (это относится и к рабочим местам, и к повышению затрат на лечение, и к неспособности оплатить образование детей). На первом месте, таким образом, оказываются экономические факторы, и они подготавливают почву для расистских тенденций.

Между двумя этими подходами есть большая разница – и не только в диагностике причин, но и, что важнее, в предполагаемой программе действий.

Во-вторых, в работе над проблемами неравенства абсолютно необходима проницательность Маркса – способность видеть экономические силы, влияющие на ход истории и действующие через «большие группы людей, которые различаются по месту в системе производства» – так называемые «классы». Классы определяет доступ к средствам производства – и, кстати, на этом настаивал не только Маркс: влиятельное левое крыло критиков системы общественного устройства полагает, что классы в системе формируются на основе неравного доступа к государственной власти. Я считаю, что бюрократов в самом деле можно рассматривать как отдельный класс. Это в том числе справедливо для докапиталистических формаций, где роль государства была определяющей в вопросе создания прибавочной стоимости, в частности, древнего Египта или средневековой России. Такой взгляд на вещи по совместительству служит линзой, с которой удобно анализировать многие африканские страны. Я использовал этот метод в работе над изданием «Капитализм, сам по себе», которое скоро выйдет, и считаю его более уважительным по отношению к странам, где главенствует политический капитализм, в частности, к Китаю.

Однако подчеркну, что классовый анализ важно знать и применять всем, кто изучает неравенство. Неравенство – это не столько чья-то личная проблема (когда человек говорит «мой доход низок»), а прежде всего, производное от социального феномена, затрагивающего большое количество людей («мой доход низок, потому что женщины подвергаются дискриминации», или «дискриминируют афроамериканцев», или «бедные люди не могут получить хорошее образование»). Это учитывается, например, в работах Тома Пикетти, особенно в труде «Высокие доходы во Франции», и в книге Родригеза Вебера о распределении доходов в Чили «Рост неравенства в Чили (1850–2009): история политической ­экономии».

С другой стороны, думаю, что издание Тони Аткинсона о благосостоянии англичан провалилось («Распределение личного богатства в Великобритании», 1978 год. – Прим. BRICS), поскольку классовый и политический анализ были недостаточно ­интегрированы.

Одно из бедствий современных теорий микро- и макроэкономики – модель «репрезентативного агента». Де-факто она уничтожает все смысловые различия между большими группами людей, чьи роли в системе производства различаются. Фокус делается на том, что каждый человек – посредник, который пытается максимизировать доход с учетом своих проблем и жизненных трудностей. Это тривиально, зато правдиво. Однако это игнорирует многообразие черт, которые делают «агентов» разными: их богатство, происхождение, власть, способность делать накопления, гендер, жизненный путь, наличие капитала или необходимость продавать свой труд, доступ к государственным ресурсам. Я бы сказал, что любая серьезная работа о неравенстве должна отрицать наличие «репрезентативного агента» как способа изучения реальности. Оптимистично полагаю, что от этой модели скоро откажутся, поскольку «агент» – продукт двух трендов, сегодня ослабевающих: идеологии и давления в стиле Маккарти, особенно сильного в США, что привело чуть ли не к отрицанию существования социальных классов, и недостатка числовых данных. Впрочем, сегодня можно легко вычислить как ВВП на душу населения, так и медианный доход.

В-третьих, вклад Маркса в методологию нельзя переоценить: реализация экономических категорий зависит от социальных формаций. Равновесие цен в феодальной экономике, или в системе гильдий, где движения капитала были ограничены, отличается от равновесия цен в современной экономике со свободным движением капитала. Для многих экономистов это до сих пор неочевидно. Они используют сегодняшние капиталистические категории для Римской империи, где оплата труда была (цитируя историка античности Мозеса Финли) «несистемной, выдавалась случайно и даже не всегда была значима для работника». Хотя экономисты де-факто (пусть и не всегда сознательно) признают важность институциональной структуры общества в определении цен не только на товары, но и на факторы производства. Предположим, в мире производится одинаковый набор товаров, и спрос на него постоянен. Этот процесс сначала происходит в национальных экономиках, которые не допускают сильных движений капитала и рабочей силы, а затем – в глобальной экономике, где четких границ не существует. Ясно, что стоимость капитала и  рабочей силы (прибыль и заработная плата) в последнем случае изменятся, распределение между владельцами капитала и работниками будет другим, цены будут сдвигаться по мере изменения прибыли и заработной платы. То же самое произойдет с доходами и моделями потребления, и в конечном счете даже структура производства изменится. В самом деле, все это происходит благодаря сегодняшней глобализации. Исключительно важно понимать, что отношения собственности определяют цены, структуру производства и потребления.