Четвертая Индустриальная «Ростеха»
Для сохранения суверенитета в мире, вступающем в эпоху Четвертой промышленной революции, Россия нуждается в независимой технологической политике, утверждает директор по особым поручениям «Ростеха» Василий Бровко. О том, как госкорпорация готовится к переходу к «Индустрии 4.0», глобальном технологическом лидерстве и способах его достижения он рассказал в интервью BRICS Business Magazine.
Четвертая промышленная революция, или «Индустрия 4.0», о которой так долго говорят во всем мире, – что это? Концептуальная идея в умах интеллектуалов-футурологов типа Джереми Рифкина или реальность, в которой мы уже живем?
Даже если это понятие когда-то и родилось как концептуальная идея, сегодня она настолько укоренилась в умах промышленников и предпринимателей, что стала объективной реальностью. Бесконечная конкуренция, которая сегодня существует в мире, заставляет всех меняться и работать с основными издержками – производственными, транзакционными, повышать энергоэффективность, снижать затраты на труд. Работа на принципах «Индустрии 4.0» в конечном итоге сказывается на стоимости товаров, сроках их разработки, на внедрении современных технологий производства. Все это банально делает компании более конкурентоспособными на глобальном рынке.
Какую роль в «Индустрии 4.0» будут играть корпорации? Они уступят место «подрывным» стартапам, которые сегодня появляются повсеместно именно благодаря большей доступности новых технологий, прежде всего информационных?
Несмотря на общий информационный шум, процесс укрупнения промышленности, непрерывно идущий в последние десятилетия, продолжается. Большие корпорации становятся еще больше, а маленькие компании быстро поглощаются глобальными игроками при их встраивании в глобальную цепочку распределения добавленной стоимости.
Это объективная тенденция?
Тенденция ярко выражена и имеет под собой понятные основания. Первое – это способность внутри себя консолидировать достаточный ресурс, чтобы работать в режиме технологической сингулярности, или стремления к сингулярности. То есть постоянное R&D, постоянные инновации, постоянное совершенствование продукта, постоянная работа над технологиями. Маленькие компании, конечно, такого позволить себе не могут. Они в состоянии сделать прорыв в какой-то одной, отдельно взятой отрасли, создать какой-то продукт. Если эта платформа перспективна, то она становится объектом поглощения – скорее всего, крупные компании разовьют ее у себя.
Второе и главное – это доступ на глобальные рынки. Сегодня одной из главных сфер конкуренции становятся не сами продажи как таковые (что, безусловно, очень важно), но послепродажное обслуживание, сервисы, где создается основная стоимость и идет главная конкуренция. Очевидно, маленькая компания не может обеспечить глобальные сервисы равного качества по всему миру.
Третье – это глобализация рынка, которая продолжается несмотря ни на что. Происходит унификация технологий, расширение рынков сбыта. Сегодня выходить и работать на зарубежных рынках стало гораздо проще. Но глобальную экспансию могут позволить себе только крупные игроки.
Так что крупные корпорации будут являться системообразующим хребтом индустриализации и перехода к «Индустрии 4.0». Но триггером, катализатором остаются маленькие компании, которые в домашних условиях делают то, на что раньше требовались огромные цеха и производства. Сегодня мы видим, как они могут сделать технологическую революцию в отдельно взятой нише. Конечно, это подталкивает корпорации к серьезным изменениям.
НЕ ПРОБЛЕМА ОБРАЗОВАНИЯ
Насколько подготовленной в мир «Индустрии 4.0» входит Россия с точки зрения технологической и научной базы, понимания властями вызовов мира «Индустрии 4.0»?
Это понимание есть сегодня и у руководства страны, и у отраслевых руководителей, которые занимаются этими вопросами, и у правительства в целом. Все прекрасно осознают, что «ехать» на старых заделах, «проедая» советское наследие, долго не получится. С другой стороны, есть понимание и того, что инертность нашей среды, инертность нашей промышленности такова, что ожидать здесь сверхбыстрых изменений не очень приходится. Но подчеркну еще раз: в России об этом думают – и есть понимание того, что «Индустрия 4.0», или «интернет вещей», или «Интернет Всего» нас настигнет.
В отдельных секторах у нас уже есть серьезные успехи. Так, наша страна точно является одним из главных законодателей мод, лидером по продвижению электронных услуг, автоматизации государственных сервисов в мире. Подобные примеры есть и в промышленности. Приведу пример одного из наших предприятий оборонного комплекса, где после глубокой модернизации основных фондов будет реализована концепция роботизированного конвейера по сборке ракет. Это серьезный технологический прорыв – производство, соответствующее передовым мировым технологическим стандартам. При этом, конечно, пока такие примеры остаются единичными и не превратились в общую массовую тенденцию.
Но промышленность будет меняться: внедрять робототехнику, переходить в «умные» фабрики, перестраиваться на новые форматы, которые будут позволять конкурировать на глобальном рынке. Просто потому, что если она этого не сделает, то попросту исчезнет в перспективе ближайших 20–25 лет.
У России есть какие-то ярко выраженные конкурентные преимущества в масштабе мира?
Есть. Первое – это довольно низкая стоимость рабочей силы при ее относительном качестве. Второе – это дешевизна (по отношению ко многим развитым странам) электроэнергии и доступность ресурсов. Да и по собственному технологическому укладу Россия способна во многих нишах конкурировать с глобальными игроками. Однако эти преимущества постепенно нивелируются. Поэтому нам нужен качественный технологический переход, качественный рывок.
Вы ничего не сказали о другом конкурентном преимуществе России, о котором принято говорить в этой связи, – качественном российском образовании. Мы потеряли это преимущество?
Несмотря на наличие в обществе в целом довольно пессимистического взгляда на систему образования, ее положение, как мне кажется, зачастую чрезмерно драматизируется. У нас и сегодня есть и сильные школы, и вузы, и отдельно взятые факультеты и кафедры, которые готовят специалистов мирового уровня.
Другой вопрос в том, что бизнес или любой другой конечный работодатель редко сегодня формирует запрос к нашей системе образования. Зачастую они находятся на разных уровнях существования. Нет четко сформулированного запроса и со стороны государства ввиду отсутствия ярко выраженной экономической концепции. У промышленности с целеполаганием тоже плохо, хотя она какие-то требования сформулировать все же в состоянии.
Еще одной проблемой остается то, что мы мало учитываем угрозу, что в мире набирает силу конкуренция за талантливых людей. Это борьба, это противостояние, которое ведется совершенно откровенно. Сегодня мы эту борьбу проигрываем. Речь идет даже не о том, чтобы привлечь в Россию кадры из других стран, – об этом мы даже серьезно не говорим и не надеемся. У нас есть проблема с тем, что мы свои кадры проигрываем. Ни для кого не секрет, что, условно говоря, большая часть талантливых программистов, работающих сегодня в крупнейших российских интернет-компаниях, например, имеют на руках предложения от компаний из Кремниевой долины. И в один момент, взвесив все за и против, они просто садятся в самолет и улетают. То же самое касается многих других сфер. Авиастроения, например. Люди, отучившиеся здесь, уезжают работать в Сиэтл или в Тулузу. Эта тенденция, может быть, в каком-то виде замедлилась, но совершенно точно не остановлена.
Это проблема образования?
Это проблема социальных институтов, которые работали с теми, кого выучили за бюджетные деньги и кого потеряли. Так что нам надо думать не только о том, кого и чему учить, но и о том, куда эти люди потом пойдут работать, чтобы им было интересно.
Одна из важнейших причин, почему из России уезжают, например, программисты, заключается в отсутствии здесь больших проектов. Задач, которые были бы для этих людей вызовом – интеллектуальным, профессиональным, карьерным, каким угодно еще. Именно из-за того, что этим лучшим в России идти работать особо некуда, они и уезжают. И эта тенденция во многих сферах абсолютно ярко выражена.
Повторю: проблема кадров – это проблема того, чтобы встраивать людей, чтобы было модно и не позорно идти работать, условно, в конструкторское бюро. Чтобы было интересно этим заниматься. Чтобы там были соответствующие условия. Потому что мало научить человека. Удержать его – вот главная задача.
СТРАТЕГИЯ НА 20 ЛЕТ
«Ростех» в состоянии предложить масштабные проекты, интересные российской талантливой молодежи?
Конечно, мы прикладываем усилия, чтобы такие проекты появлялись и чтобы их оказалось достаточно для вовлечения десятков и сотен тысяч молодых рабочих и инженеров. Многие сферы нашей работы молодежи достаточно интересны. Скажем, это авиа- и вертолетостроение. За последнее десятилетие средний возраст на предприятиях вертолетостроительной компании «Миля» снизился на семь-восемь лет (в 2015 году – 45 лет). Туда идет очень много молодежи. Хорошая зарплата. Хорошие социальные пакеты. Интересная работа.
Есть большие проекты и в области информационных технологий, в двигателестроении. Например, на НПО «Сатурн» в Рыбинске нам удалось собрать неплохой коллектив, очень много молодежи. Есть интересные прорывные форсайт-идеи, которые привлекают молодых сотрудников.
У нас есть компания, которая занимается экзоскелетами, экзопротезами в Институте электронных управляющих машин имени Брука. Там тоже работают молодые ребята – научная группа, которая очень много сделала.
Таких примеров много. Но чтобы это стало по-настоящему массовой тенденцией, надо еще работать и работать. Вот мы работаем и работаем – чтобы на этот процесс влиять и его по возможности ускорять. Проекты большие, национальные, привлекающие молодежь под брендом «Ростех», будут. И их будет все больше.
В конце 2015 года «Ростех» утвердил Стратегию развития до 2025 года, предполагающую существенную перестройку компании для повышения ее эффективности и роста выручки. Чего удалось добиться за это время?
Действительно, в 2015 году, после того как в целом был завершен этап консолидации промышленных активов в структуре «Ростеха», мы актуализировали нашу стратегию. И теперь в числе основных задач она предполагает повышение эффективности госкорпорации, существенный рост выручки для выхода на масштаб ведущих технологических компаний мира, а также выход на новые рынки. При ее разработке мы опирались на важнейшие тенденции в мировом промышленном секторе, о которых я говорил выше. В том числе тенденцию к укрупнению бизнеса. Чтобы оставаться глобальным игроком, чтобы быть способным конкурировать на глобальном рынке, мы посчитали, что нам надо расти на 11% в долларах или на 17% в рублях в год в ближайшие 10 лет. Это очень амбициозная цель. Но реализовать эти амбиции, на наш взгляд, возможно. Более того, только реализация такой амбиции позволит нам оставаться глобальным игроком.
Что мы сделали? Мы проанализировали более 250 важнейших рынков по всему миру, которые разделили по размеру, по динамике роста и по нашей доле на них. На основании этого анализа мы обнаружили, что многие сегменты, в которых «Ростех» доминирует или играет важную роль, либо растут медленно, либо не растут вовсе. Это заставило нас обратить пристальное внимание на быстрорастущие рынки, где мы почти не участвуем, изменив свой рыночный, технологический фокус и начав инвестировать, переформатировать корпорацию под новые сегменты и рынки, которые зачастую сегодня только формируются.
Мы сгруппировали все активы «Ростеха» в рамках нескольких кластеров по отраслевому признаку, после чего начали оптимизировать их по отраслевому принципу – здесь огромный резерв для повышения эффективности. Мы начали делать технологические и продуктовые карты, смотреть, где идет дублирование, какие технологии у нас есть и что можно использовать как платформу для создания новых продуктов – продуктов «индустрии будущего». Наконец, какие сделки слияния и поглощения нам надо провести, чтобы выйти на рынки, где мы хотим участвовать.
Все это можно считать результатом первых двух лет реализации программы реструктуризации «Ростеха». Возможно, это не такие яркие и заметные глазу действия, но они носят характер фундаментальных перемен, которые в дальнейшем отразятся на всей российской промышленности.
В планах корпорации – завоевание мирового лидерства как минимум в двух-трех сегментах глобального технологического рынка. О чем идет речь?
Мы действительно считаем, что есть возможность стать мировыми лидерами в нескольких сегментах. За пределами военной тематики, где «Ростех» занимает много ниш, где мы есть и будем оставаться мировыми лидерами, один из таких важнейших секторов – телекоммуникации. Речь идет о таких новых типах связи, как SDN-сети, сети нового поколения. Это новый рынок с потенциальной емкостью около 54 миллиардов долларов. Здесь у нас есть наработки и уже реализованы отдельные проекты.
Далее, вопросы, связанные с искусственным интеллектом, с беспилотной тематикой, вертолетостроением, новыми материалами и сплавами. Все это ниши, где мы можем хорошо себя проявить в ближайшие 15–20 лет. В них мы можем рассчитывать на глобальное технологическое лидерство.
Какой практический смысл в глобальном технологическом лидерстве?
Глобальное лидерство – это как раз участие в той самой сингулярности, о которой я говорил выше. То есть участие в перманентном изменении, в глобальном росте и соответствующие патенты в части R&D, технологий, образования. Все это нужно для того, чтобы через 10–15 лет не стоял вопрос, будет ли Россия иметь свое место в глобальной технологической цепочке. Сейчас этот вопрос задается часто. Он должен быть снят. Мы понимаем, что без независимой промышленности не будет независимой внешней политики. Это аксиома. Чтобы Россия оставалась Россией, нужна соответствующая технологическая платформа.