Нюхайте порох

Еще будучи трейдером, я посмотрел на чашку кофе и обратил внимание на то, что она – довольно хрупкий предмет. Чашка, как и трейдеры, не любит волатильности: с ней может случиться что-то плохое, а хорошее – не может. Тогда я придумал определение хрупкости: это то, что не переносит волатильности, что в любых неожиданных, рисковых ситуа­циях только проиграет. Для чашки хаос – враг, то есть любая [человеческая] ошибка или землетрясение ей навредят. Но существуют явления, которые, напротив, выигрывают от хаоса и непредсказуемости. Это свойство мы назовем антихрупкостью. Есть к тому же промежуточные категории, которых не волнует непредсказуемость. Мы описываем их, говоря, например, об устойчивости.

Чем больше соотношение между апсайдом и даунсайдом, или между размерами негативного и положительного события, тем выше уровень хрупкости. Звонок телефона – пример хрупкого события, у которого ничего хорошего быть не может. Вариантов два: либо нет новостей, либо плохие новости. Апсайд маленький – даунсайд большой. С другой стороны, можно вложиться в технологический стартап, долгое время не получать новостей, а потом стать свидетелем его мирового успеха.

Саморегулирующиеся системы

Любое органическое явление так или иначе взаимодействует с окружающей средой. Мы используем определенные сенсоры, и какие-то факторы внешней среды оказывают на нас определенное влияние. Органические системы, в отличие от механических, способны к обучению. Если я начну бить кулаком по столу, то со временем станет крепче кулак, но не стол. Если мы потушим все пожары в лесу (просто зальем его водой), то там будет накапливаться большое количество горючих веществ. Но стоит появиться одному источнику огня, и все пропало. Если же систему не трогать, она станет саморегулироваться, и время от времени в лесу будут возникать мелкие пожары.

У любой естественной системы есть внутренний механизм обратной связи: стремление к саморегулированию и самоорганизации. Однако пытаясь уменьшить вариативность, мы отключаем эти механизмы, то есть лишаем систему шансов на выживание. При этом большинству систем необходим здоровый уровень вариативности.

Чем больше вы пытаетесь зарегулировать явление, тем более хрупким оно становится. Попыталось, например, одно правительство бороться с бизнес-циклами, и мы получили кризис, официально закончившийся в 2009 году, а де-факто продолжающийся до сих пор.

Многие слышали о посттравматических симптомах или посттравматических отклонениях. Но слышали ли вы о посттравматическом росте? Это что-то такое, что отрастает лучше после травмы. В реальной жизни соотношение между двумя событиями составляет приблизительно 100:1. Большинство шоков людям помогают, однако СМИ раскручивают лишь истории о том, как тяжело им приходится. То есть мы в тысячу раз недооцениваем роль и важность посттравматического роста.

Голландская болезнь состоит в том, что богатые природные ресурсы мучают страну, для нее нет ничего хуже этого. У финикийцев не было ничего: когда ты сидишь без гроша, то вынужден искать способы превращения воды в золото. Так, они плавали за медью на Кипр и искали покупателей. Сингапур – страна с высочайшим уровнем ВВП и нулевыми ресурсами. Дубай при своих выдающихся успехах – единственное место на полуострове, где нет углеводородов.

С точки зрения технологического прогресса генерирование гениальных концепций не так важно, как ремесленнические навыки, или умение перекладывать на реальную жизнь абстрактные концепции

Мы можем вспомнить огромное количество страшных событий, которые должны были нам ужасно помешать. Если серьезное отклонение наносит вам больший ущерб, чем меньшее отклонение, что является техническим определением хрупкости, значит, черные лебеди, или непрогнозируемые события, – ваши враги. Это применимо к любым живым системам и явлениям. Скажем, вы прыгнете с высоты десять метров и разобъетесь. Но спрыгнув десять раз с высоты 1 метр, вы, скорее всего, не пострадаете.

Выпуклость и «впуклость»

Большинство жизненных явлений хорошо описываются S-образной кривой. В ее выпуклой части нам нравится вариативность-
изменчивость, в другой части – нет. Если для первой чем больше, тем лучше, то для второй работает противоположная логика.

Если вы заработаете больше на подъеме рынка на 5%, чем на падении рынка на 5%, и если рост рынка на 10% сделает вас вдвое богаче, нежели рост на 5%, значит, мы сталкиваемся с выпуклой логикой. Выпуклость характерна для явлений, которые любят волатильность. Для выпуклой системы лучше иметь ноль сегодня и 200 завтра. Если же кривая доходности имеет негативную форму, то это хрупкое явление.

Ремесленники против гениев

Можно предсказать появление какой-то технологии, но невозможно спрогнозировать, как она будет использоваться. 6000 лет назад придумали колесо, и мы продолжаем его использовать. Паровой двигатель изобрел Герон Александрийский почти 2000 лет назад, но мы стали применять его только в XIX веке. С точки зрения технологического прогресса генерирование гениальных концепций не так важно, как ремесленнические навыки, или умение перекладывать на реальную жизнь абстрактные концепции.

Случаются истории с неожиданными приятными побочными явлениями. Например, виагра изначально была придумана как лекарство от повышенного давления. В фармацевтике по всему миру сертифицировано 800  тыс. лекарств, но не более 20 из них сегодня выписываются врачами по тем же нозологиям, по которым были созданы.

Существует два подхода к знаниям: авторитарный «сверху вниз», который плохо работает, и нормальный «снизу вверх». Если опциональность высокая, значит, вы можете совершить множество мелких ошибок, ни одна из которых не будет для вас слишком дорогой. С другой стороны, если вам повезет, вы можете сделать что-то крутое, что окупится многократно.

Сначала компании придумывают технологии, а потом вдохновляют ученых – так выглядит цикл в реальном мире. Нужно уметь выявлять новые возможности и хвататься за них. Огромное количество международных компаний сегодня занимаются не тем, ради чего их создавали. NOKIA вначале производила калоши. Вы можете владеть технологией, но это не значит, что вы знаете, зачем она нужна.

Индикатор успеха

Очень часто мы оцениваем неопределенность при помощи других категорий, например через время. Хрупкие явления не любят ход времени, в то время как антихрупкие выигрывают от него. Другое дело, что заранее спро­гнозировать их поведение трудно. Анализируя нормы выживания долгосрочных явлений, мы можем выявить общие черты антихрупкости. Ожидаемый срок существования технологий с возрастом только растет. Мы можем прогнозировать их дальнейшие успехи, учитывая то, сколько они существуют. Если стеклянной посуде 3000 лет, то продолжать ею пользоваться можно еще столько же.

В то же время мы уверены, что технологии, которым меньше 20 лет, следующие 20 лет не протянут. Компьютеры уже умерли, а книги продолжают существовать. Ноутбукам осталось немного – им на смену пришли планшеты.

Очень здорово пользоваться технологиями, которые уже доказали свою полезность за долгие годы, и пытаться найти способ повысить их эффективность. Посмотрим на историю противостояния Apple и Samsung. Обе были на уровне, скажем, 100, сейчас обе на уровне 50. При этом они пошли разными путями: одна практически умерла, потом вернулась к жизни, а вторая все это время тихо тлела. Сегодня их рыночная стоимость практически одинаковая. Но мы понимаем, какая компания, скорее всего, выживет, потому что ее трудные годы уже позади и она знает, что делать в голодную пору.

Та же самая логика применима к странам. В Саудовской Аравии никогда не было серьезных проблем, и их государственность не такая древняя, поэтому нет точной информации о том, сможет ли Саудовская Аравия пережить кризис. Скорее всего, кризис приведет ее к сирийской или ливийской ситуации. В то время как у стран бывшего советского блока гораздо более высокий уровень резистентности. Нельзя полностью исключить катастрофические события в отдельных странах, но я бы лучше вложил деньги в Россию, нежели в Саудовскую Аравию, которая не нюхала пороху. То же самое я готов сказать и про технологии, и про массу других явлений. Время – очень важный индикатор успеха.

Нассим Талеб – экономист, инвестор, почетный профессор по анализу степени риска Политехнического института Нью-Йоркского университета.