Битва за билет в будущее

На какое-то время глобализация оказалась на перепутье. Движение в сторону либерализации перемещения товаров, людей и капиталов застопорилось. Торговый протекционизм набирает обороты. Международные институты, такие как МВФ, Всемирный банк и Всемирная торговая организация, медленно и зачастую слабо реагируют на современные вызовы. Несом­ненно, сегодня в мире мы наблюдаем действие определенных сил, направленных в сторону «д­еглобализации».

Концепция глобализации должна предполагать не только постоянное наращивание масштаба технологического прогресса в сферах транспорта и коммуникаций. Глобализация – это сглаживание барьеров на пути международной торговли и международных инвестиций, экспансии глобальных сетей поставок и гармонизация макроэкономической политики ведущих экономических игроков мира. В первую очередь – стран «Большой двадцатки». Глобализация тактических действий, приведение их к единому, общему знаменателю способствуют формированию взаимной зависимости и взаимосвязанности – основных предпосылок к увеличению производительности в глобальном масштабе и устойчивому долгосрочному росту мировой экономики.

Последние семь лет не было никаких поводов для сомнений, что все эти многочисленные драйверы работают безупречно. В первую очередь это касается глобализации ценностей – понятия о нормативном компасе. Идея о нем обнаруживается в укоренившейся в 1990-е тео­рии о том, что режим власти, основанный на принципах рыночной экономики и представительной демократии, лучше всего подходит для организации общества в разных странах.

От «глубокой глобализации»
до «риска деглобализации»

В начале 1990-х взаимодействие различных элементов привело к началу эры «глубокой глобализации», сопровождавшейся бурным ростом мировой экономики. Казалось, что распад СССР и последовавший за ним «конец истории» открыли дорогу новому этапу международного сотрудничества, растущего на фундаменте – и посулах – демократии и свободных рынков.

Создалось впечатление, что США еще не один десяток лет суждено оставаться гипердержавой, что это новый гегемон, который будет задавать тон «новому американскому веку». И хотя сотрудничество с другими экономиками и конкуренция с их стороны усиливались, Америка по-прежнему не должна была бы знать себе равных в качестве главного игрока на геополитическом пространстве и страны, более всех приверженной принципам демократии и свободы рынков.

Мировой геоэкономический меридиан, если говорить о промышленном производстве, похоже, смещался в сторону Азии – главной движущей силой этого процесса выступала Япония. Региональные блоки представлялись перспективными экономическими игроками, а успех евроинтеграции виделся образцовым. И подъем Азии – ведомый Японией и так называемыми азиатскими тиграми, – и евро­интеграция отвечали интересам США как гипердержавы: распространение демократии и увеличение числа свободных рынков только углубляли бы глобализацию.

Реглобализация не станет столь же глубокой, как идеализированный миропорядок, описываемый концепцией «конца истории», возможно, и пережитый нами в какой-то момент после холодной войны. Большей частью она будет сконцентрирована на торговле, инвестициях и укреплении глобальных производственных сетей

Но, говоря коротко, за последние 20 лет мы прошли период «глубокой глобализации». Вырос «риск деглобализации». В этом контексте международные отношения (понимаемые как отношения с участием национальных государств) энергично вышли на передний план. Это не значит, что в мире снова расцвел нацио­нализм. Скорее, повсеместно сложилась конъюнктура, в которой национальные государства проявляют себя особенно эгоистично, склонны следовать лишь собственным интересам и действовать по принципу «каждый за себя».

По мере того как деглобализация набирает обороты, в мировой экономике все сильнее проявляет себя одна тенденция. На фоне масштабной неопределенности страны все активнее выстраивают свою торговую и промышленную политику на основе «доктрины местного содержания» или «доктрины локального контента»; то, что можно было бы назвать «локалконтентизмом».

Многие путают «локалконтентизм» с защитными мерами в торговле, принимаемыми в ответ на стратагемы в форме искусственного манипулирования обменным курсом, призванного повысить привлекательность национального экспорта. Однако между «локалконтентизмом» и классическим протекционизмом есть четкие различия. Тогда как в последнем случае речь идет в основном о введении импортных квот и тарифных барьеров, возводимых для защиты всего «национального», то в первом главная ставка делается на привлечение иностранных инвестиций и широкое использование госзакупок в качестве своеобразной приманки. В конце концов, по определению в «локалконтентизме» главное – быть локальным, не обязательно национальным.

Между «локалконтентизмом» и классическим протекционизмом есть четкие различия. Тогда как в последнем случае речь идет в основном о введении импортных квот и тарифных барьеров, возводимых для защиты всего «национального», в первом главная ставка делается на привлечение иностранных инвестиций и широкое использование госзакупок в качестве своеобразной приманки

От США и Франции до Бразилии и Китая «локалконтентизм» можно легко выявить по тому, как госпредприятия, госбанки, муниципалитеты, штаты, провинции и центральные правительства трактуют и отстаивают интересы страны на глобальной экономической арене. Сегодня «локалконтентизм» – это один из главных элементов косвенной защиты компаний от зарубежных конкурентов, стимулирования созда­ния рабочих мест и политики госзакупок.

Эта практика становится самым востребованным инструментом при формировании возможностей той или иной страны конкурировать в мировой торговле и привлекать инвестиции, даже несмотря на ее известную дороговизну. Например, с 2003 года власти Бразилии запрещают государственной нефтяной компании Petrobras закупать танкеры, локализация производства которых ниже 65%. Из-за данного запрета Petrobras вынуждена платить стопроцентную премию к среднемировой цене на крупнотоннажные суда для перевозки нефти.

«Локалконтентизм» на подъеме

Однако недавно начавшийся уклон в сторону «локалконтентизма» также заметен в Европе и в США. Не свобода рынков и не укрепление региональной экономической интеграции служили главными темами последних президентских кампаний во Франции и Америке. В центре было создание рабочих мест в парадигме «локалконтентизма». Так что валютные войны – это лишь малая часть происходящего. Манипуляции с обменным курсом – маневры второстепенные, а не решающие. В мире созданы условия для начала «битв за конкурентоспособность».

В последние годы критика Китая за его гиперконкурентоспособность – это хороший пример недооценки «локалконтентизма» другими странами. Все громче и громче в последние два десятка лет звучали голоса американских и европейских критиков по поводу китайской стратегии управления обменным курсом. Они пытались таким образом провести мысль, что недооцененный юань имеет ключевое значение для конкурентоспособности Поднебесной. Однако намного более важную роль в создании Китаем сложно устроенных механизмов «локалконтентизма» все это время играли другие факторы. С 1978 года в их числе:

• государственно-частное партнерство (ГЧП), используемое как трамплин для экспорта и привлечения прямых иностранных инвестиций;
  
• (по-прежнему) низкая стоимость внутренних факторов производства;
  
• преимущественный доступ к важнейшим мировым рынкам сбыта (таким как США, в 1980 году распространившим на Китай режим наибольшего благоприятствования в торговле, и Европа, сделавшая то же самое в 1985-м);
  
• активная бизнес-дипломатия, в рамках которой, как сообщается, в США и Европе на ежедневной основе действуют отдельные торгово-инвестиционные миссии.

Если, с одной стороны, «локалконтентизм» – это несущая колонна, на которой покоится нынешняя экономическая мощь Китая, то с другой – это одна из концепций, которую берут на вооружение другие страны для противостояния китайской гиперконкурентоспособности. Как следствие этого противостояния на рынке может стать меньше товаров с маркировкой «Сделано в мире», произведенных «сетевыми корпорациями», которые на пике глобализации использовали вместе глобальную логистику, цепочки поставок и пулы специалистов для повышения производительности. Так что все большее число этих процессов начинает протекать одновременно в каких-то отдельно взятых странах.

Даже Китай, добившийся процветания в рамках стратегии «торговой нации», вынужден строить политику «локалконтентизма» не столько на том, что он продает остальному миру, сколько на том, как он у него покупает. Крупнейшие контракты китайского государства, его корпораций и потребителей как покупателей должны будут стимулировать активность внутри страны, способствуя созданию рабочих мест и поступлению новых налоговых отчислений. Если рассуждать шире, можно, в сущности,
утверждать, что придуманная почти 15 лет назад оригинальная концепция БРИК имеет отношение к тому, как эти четыре страны преуспели в глобализации и деглобализации. Им удалось успешно адаптироваться к изменениям контуров глобальной экономики. И сделать это прежде всего благодаря превращению в хабы, ориентированные на локальную составляющую. То есть в мире, где ключом к экономическому успеху служит создание рабочих мест, они смогли продвинуть альтернативные стратегии, так что их экономики постоянно генерировали локальный контент.

И если «локальный контент» останется важнейшей составляющей индустриальной политики БРИКС только до момента, когда их корпорации смогут на равных конкурировать в условиях свободного рынка, то эти страны, безусловно, сохранятся в качестве глобальных моторов роста. Если страны БРИКС действительно сумеют воспользоваться преимуществами «локалконтентизма» в качестве трамплина для производства знаний и инноваций, они, вне сомнений, станут одной из самых динамичных, процветающих и влиятельных групп государств мира.

Но не менее важно понять, что хотя «локалконтентизм» и может принести пользу тому или иному государству в течение нескольких лет, глобальной экономике это будет обходиться дорого из-за неизбежной потери ее эффективности. Вот почему многие страны сегодня стараются проложить дорогу назад к «реглобализации». Будь то с помощью таких амбициозных проектов, как Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство (ТТИП) США и Евросоюза или Транстихоокеанское партнерство (ТТП), переговоры по которому ведут Австралия, Бруней, Канада, Чили, Малайзия, Мексика, Новая Зеландия, Перу, Сингапур, США и Вьетнам. Успешное завершение Дохийского раунда многосторонних торговых переговоров в рамках Всемирной торговой организации (ВТО) также помогло бы увести торгово-промышленную политику стран от «локалконтентизма» в сторону их большей взаимной зависимости. Однако учитывая, что ВТО необходимо гармонизировать интересы более чем 150 государств, столь позитивный сценарий представляется крайне маловероятным.

Рассуждая шире, можно констатировать, что если, вместо того чтобы быть частью стратегий, нацеленных на сокращение странами своего отставания, «локалконтентизм» превратится в общеупотребимую философию нашего времени, то он может легко трансформироваться в обыкновенный протекционизм. И тогда вследствие этого можно будет ожидать лишь постоянного усиления экономических дисбалансов. В таком случае «локалконтентизм» станет истинным air du temps – «духом времени», пронизывающим продолжительную и нежеланную эру деглобализации.

Конец романа?

Концепция «развивающихся рынков» возникла много лет назад как отражение драйверов мира будущего. Демография, размеры территорий, доступность ресурсов, низкая стоимость производства – все указывало на неизбежность смещения геоэкономической оси. Такие страны, как участники БРИКС, стали «двигателями глобального роста». Экспортоориентированная модель экономического развития Китая, «переходная экономика» в России, аутсорсинг и технологические инновации в Индии и «импортозамещение 2.0» в Бразилии подпитывали их бурное развитие. А вместе с этим предотвращали рост социальной напряженности.

Эти страны успешно адаптировались и к «глубокой глобализации», начавшей набирать силу по окончании холодной войны, и к «деглобализации» с торжеством ее принципа «каждый сам за себя», повлиявшей на международную политику стран после кризиса 2008 года. Все это привело к наивным ожиданиям, что страны БРИКС станут медленно, но верно задавать тон процессу сближения развивающихся экономик с моделью развития, характерной для ведущих стран. Однако в случае циклических кризисов мы бы увидели столь желанное «расхождение» – негибкость развитых рынков затруднила бы для них задачу выхода из кризисных положений, тогда как развивающиеся страны динамично бы их преодолевали.

Однако за последние несколько лет драйверы этого «сближения», кажется, изменили свой в­ектор. Очевидно, «медовый месяц» с развивающимися экономиками подошел к концу. Они замедляются. Соединенные Штаты, напротив, восстанавливаются. Европа, пусть медленно, но все же выходит из рецессии. Все это, разумеется, повлияло на прогнозы в отношении направления капитальных потоков в мире. Предполагаемый «конец романа» с развивающимися рынками привел многих к поверхностным умозаключениям: больше никаких разговоров о «сближении» или «расхождении», а возврат к старой экономической концепции «Север – Юг». На самом же деле результаты ближайших лет будут оцениваться не столько в терминах «развитый» или «развивающийся», сколько с точки зрения способности стран конкурентоспособно адаптироваться к «реглобализации», которая сейчас обретает форму.

Реглобализация – новая глобальная эпоха, в которую мы сегодня вступаем, – не благоприятствует усилению вертикального вектора трансграничной региональной экономической, политической и правовой интеграции. Региональные блоки не вытеснят отдельные страны в качестве важнейших игроков на глобальной арене. Масштабного обобщения различных мировоззрений не произойдет. Реглобализация проявится в форме какого-то нового международного соглашения, созданного под вывеской ООН или ВТО.

Реглобализация не станет столь же глубокой, как идеализированный миропорядок, описывае­мый концепцией «конца истории», возможно, и пережитый нами в какой-то момент после холодной войны. Большей частью она будет сконцентрирована на торговле, инвестициях и укреплении глобальных производственных сетей. Кроме того, она окажется более селективной – и потому оформится в результате быстрого увеличения числа различных соглашений о свободной торговле как на двустороннем уровне, так и между крупнейшими экономическими регионами мира. Именно это может произойти вследствие нынешних переговоров о ТТИП между США и Европой, а также аналогичных решений по созданию ТТП.

Важнейшим фактором, который определит форму реглобализации, станет успех или неудача Китая в переориентации своей экономики на потребление и выпуск товаров с высокой добавленной стоимостью. По сути, там не останется места для азиатского «неомеркантилизма», практиковавшегося в стране с тех самых пор, как Дэн Сяопин выдал свою знаменитую максиму: не важно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей. Кроме того, Поднебесная внесет существенный вклад в реглобализацию как инициатор и ведущая сторона при создании семейства новых институтов глобального управление, таких как Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (АБИИ) и Новый банк развития (НБР), учрежденный в партнерстве с другими странами БРИКС.

Поэтому те, кого когда-то окрестили «развивающимися странами», вполне могут оказаться в состоянии стагнации. Но то же самое справедливо и для «развитых» экономик, благополучно отринувших императивы усердной работы и постоянного обновления – и по-прежнему ведущих жизнь крайне дорогостоящих государств «всеобщего благоденствия» с насквозь дырявыми бюджетами. Окно возможностей будет снижаться и для стран, которые, став частью торговых блоков или региональных экономико-политических сообществ, легкомысленно позволяют себе роскошь фискальной безответственности и социальных и трудовых гарантий, не обеспеченных соответствующим ростом производительности. Страны европейского Средиземноморья и та жесткая ребалансировка, которую они вынуждены переживать несколько последних лет, – очевидно, первое, что приходит на ум в этой связи.

Любая страна, к какому бы лагерю – «развитому» или «развивающемуся» – ее когда-то ни причислили, приобретет многое, если перестанет воспринимать свою «развитость» или «подъем» как нечто неизбежное. В глобальной гонке за конкурентоспособностью или развитием ничто не гарантировано и не длится вечно.

Реглобализация пойдет на пользу странам, которые создадут благоприятствующие бизнесу экосистемы, четкие, прозрачные рыночные правила и устойчивые связи с транснациональными экономическими сетями. Эти государства независимо от своего положения на одном из полюсов оси «Север – Юг» в прошлом станут настоящими «реразвивающимися рынками» на годы вперед.